В июне 1836 г. состоялось очередное собрание (хасэ) шапсугов и натухайцев.

Оно происходило в земле шапсугов, в междуречье Убина и Афипса, притоков Кубани. К этому времени шапсуги, натухайцы, абадзехи и другие адыгские субъэтнические группы были связаны союзными военно-политическими отношениями, которые участник события англичанин Э. Спенсер назвал конфедеративными.

Тогда же он стал свидетелем представления собравшимся флага «конфедеративных племен». Вот что он писал по этому поводу:

«Когда мы спустились с горы, яркие лучи вечернего солнца струили их богатую лучезарность над красивой долиной, омываемой Убином и Афибсом, притоками Кубани; вздымающиеся горы, покрытые богатейшей зеленью, постепенно возвышались от их берегов завершались на линии горизонта снежными пиками Кавказских Альп. Но отнюдь не только естественное очарование пейзажа привлекло меня, ибо на этом месте конфедеративные князья Черкесии с их смелыми парнями расположились лагерем, готовясь остановить продвижение захватчика, и было очень интересным, чем роман или хороший спектакль, как они представали глазу европейца — едва ли постижимо.

Шатры различных вождей были сгруппированы по-отдельности (которые по форме — настоящие Хамаксоби), окруженные их соплеменниками, занимающимися военными упражнениями; некоторые бросали копье или топорик в цель, другие упражнялись с различными видами оружия, от кинжала до лука и стрел; здесь демонстрируя искусство всадников, там борясь или бегая.

Кузнецы, в одном месте, чинили мушкеты; в другом лошадей учили плавать, а крошечных младенцев ездить верхом; одним словом, казалось, что война была единственным занятием, существующим в этой стране.

Тем не менее, пастушеские навыки народа в целом не были потеряны из виду, на далеком расстоянии глаз блуждал над сельскохозяйственными полями, на которых были мужчины, женщины и дети; их зеленеющие пастбища пестрели многочисленными стадами.

Разгружая наше огнестрельное оружие, о прибытии которого уже сообщили вождю, огромное количество галантных воинов помчались от палаток и зарослей и в течение нескольких секунд мы были окружены сотней родовитейших патриотов Черкесии; некоторые были одеты в простой костюм своей страны, а другие — в сверкающих кованых доспехах. Именно тогда храбрый вождь, Хирсис-Султан-Оглоу, развернул прекрасное национальное знамя, которое он только что получил из Стамбула, отделанное прекрасными руками черкесской княжны, занимающей высокий статус в Турецкой империи.

При виде долгожданного национального флага тысячи мечей взлетели в воздух и один всеобщий продолжительный вопль радости вырвался из необъятной толпы. Никогда до сей поры не было большего проявления энтузиазма, ни решимости защищать их Отечество. Так как общая угроза, проснувшись в их сердцах, впервые вызвала чувство необходимости единения как первого и как самого необходимого элемента к достижению успеха, каждый мужчина по всей стране поклялся никогда не покоряться русским, не входить с ними в торговые отношения, не поддерживать никаких связей с ними под любым предлогом. Постоянная вражда, которая до сих пор существовала между вождями, племенами, была прекращена; и тех черкесов, которые до настоящего времени разоряли территории друг друга, теперь можно было видеть рука к руке, объединенных теснейшими узами братства.

Ассамблея была проведена в одной из их священных рощ, прилегающих к лагерю. Несколько деревьев были украшены жертвоприношениями; и в центре, на маленьком холмике, так сказать единственный, стоял символ христианства — разрушающиеся останки древнеримского креста, грубо вырезанного из дерева; напротив которого восседали главные вожди на травянистом дерне. Вид такого огромного множества воинов, отдыхающих под тенью почтенных деревьев, серьезно обсуждающих и договаривающихся о самых эффективных мерах, которые необходимо принять, чтобы защитить их страну от ужасных врагов, вот-вот готовых опустошить ее в сотый раз огнем и мечом, был необыкновенно поразителен и впечатляющ. Как только оратор поднимался со своего места, чтобы обратиться к ассамблее, глубочайшее и самое уважительное молчание устанавливалось до тех пор, пока какая-нибудь возбуждающая фраза не производила всеобщего возгласа энтузиазма или не раздавался неистовый возглас мести, которому громкий звон их сабель придавал дополнительный эффект; при котором было необходимо кому-нибудь из старейшин махнуть своей рукой, чтобы порядок снова восстановился. Мне было бы совершенно невозможно попытаться нарисовать возбужденный энтузиазм этого самого патриотического народа; когда один из вождей, не более беспомощный от возраста, чем от ран, прибыл на поле, принесенный туда на особом виде палантина: огромный рев радости и шум оружия до сих пор звенит у меня в ушах.»