Письмо флигель-адъютанта князя Г. Г. Гагарина князю А. И. Чернышеву

 О соображениях относительно приведения к покорности горских народов на Кавказе обитающих

21 декабря 1844 г.

Милостивый государь, князь Александр Иванович!

Имев счастие оценить не один раз всю возвышенность чувств Ваших, князь, равно как рвение самое пламенное ко благу общему и любовь к правде, я смею надеяться, что Ваше Сиятельство позволите мне выразить со всею откровенностию и прямодушием некоторые мои мысли, обратившимся во многом в убеждение, которые почерпнул я в двухкратном пребывании моем на Кавказе. Если Ваше Сиятельство найдете меня в заблуждении, то я вполне сознаюсь в том и буду раскаиваться, что своим несовершенным трудом отвлек Вас, князь, от занятий более важных; если ж напротив того, Ваше Сиятельство найдете в нем хотя одно замечание, основанное на истинных или хотя одну мысль полезную для применения, то я почту себя награжденным свыше всякого ожидания; более того, я возымею самые высокие надежды для будущности того края, в котором, побывав однажды, нельзя не принимать живейшего участия.

В 1840 году я был прикомандирован к временной комиссии, находившейся под начальством барона Гана (3). Кавказ был известен мне только по баснословному преданию о Прометее, или по тем былям и небылицам, которых я слышал о тамошней войне с жителями; одно лишь я знал достоверно, что на Кавказе хотят ввести новое преобразование, потому что дела его находятся в неудовлетворительном состоянии. Это последнее родило во мне любопытство узнать настоящее положение дел и те меры, которые будут предприняты к их улучшению.

По прибытии моем вот первое, что я заметил: в тифлисском обществе люди, окруженные наружными признаками уважения и страха, коих всенародно обвиняли в обогащении на счет нуждающих в их влиянии и власти. В то время это было для меня так ново, что я смотрел на них, как на особенных выродок природы и в неведении своем полагал, что стоит лишь сорвать с них личину, чтобы обнаруженное зло было истреблено в самом его зародыше. Но каково было мое удивление, когда впоследствии, будучи послан в Армянскую область, я узнал, что все места чиновников были на откупе у начальника уезда, который, собирая таким образом в свою пользу общее жалование, давал эти места лишь тому, кто решался жить лихоимством, грабежом и притеснением несчастных туземцев. Чем более объезжал я покоренный край, тем более расширялся круг моих сведений на счет несправедливости всякого рода. Этот порядок, или лучше сказать, беспорядок вещей, иногда изменялся [210] относительно лиц и местности, но вообще я мог убедиться, что за весьма малыми исключениями это было общим правилом начальников.

План нового преобразования, превосходный в смысле теоретическом, имел тот недостаток, что не был удобоприменен к азиатским нравам, но значительно умножил число притеснений. Возникшие смуты в Гурии (4), которым Вашему Сиятельству суждено было положить конец, служат горестным тому доказательством.

Чем более созерцал я восхитительную природу Кавказа, тем более его статные жители казались мне храбрыми, сметливыми и покорными, тем преступнее и ненавистнее казалось мне незаконное управление ими. На все изъявления моего удивления, как может правительство иметь доверенность к подобным начальникам, я слышал один отзыв: что эти люди действуют с таким искусством и осмотрительностью, что невозможно уличить их, но что всякое обвинение будет только пагубно для доносителя, как бы ни были справедливы его доводы! Я не имею намерения входить во все подробности злоупотреблений чиновников, они к несчастию слишком известны всякому, кто побывал на Кавказе, потрудился взглянуть на управление края; но уверен, что все те, которые слышали жалобы народа и суждения тамошних здравомыслящих и благонамеренных людей, могут согласиться со мною, что настоящая болезнь, что главная язва Кавказа гнездится в безнравственности чиновников; не говорю о главных, они мало доступны; но второстепенных, которых постоянное сообщение с народом дают сему последнему самое ложное понятие о нашем правительстве и духе народа! Нельзя сказать, что это понятие или мнение в принадлежащем нам крае до того неблагоприятно для нас, что всякая вера в наши слова и обещания совершенно утрачены. Народы, прежде вполне нам преданные, питают к нам лишь чувства тайной ненависти или презрения, или непреодолимой недоверчивости!

Вынужденный страх и привычная хитрость — неизбежные плоды угнетения, развили в них необыкновенную проницательность, обнажающую с первого взгляда все качества и недостатки вновь прибывшего должностного лица; между тем, эти первобытные и необразованные люди оказывают самую беспредельную преданность, особенное рвение, доходящее часто до восторженности, к вождям испытанной честности и справедливости.

Если так неблагоприятно об нас мнение племен одинаковой с нами веры и покорившихся нам добровольно, можно себе представить, что думают о нас племена, которые отказывались принадлежать нам, владея местами, укрепленными самою природою; немудрено, что они предпочитают все ужасы войны тяжкому игу наших чиновников, ибо пример покорившихся нам народов не упущен ими из виду и далеко для них не привлекателен.

Я не думаю, что в веке нашем были бы людьми дельными и глубокомысленными те, которые говорят: “Надо истребить, уничтожить всех до последнего горца, чтобы положить конец войне Кавказа”. Кроме того, что это средство гораздо легче высказать, чем исполнить, по моему [211] мнению, оно недостойно человека, имеющего к себе уважение; мне кажется, что у людей сильных, разумливых, предприимчивых можно извлечь сильную пользу, чем груды трупов.

Мы видим ясно, что рядом экспедиций, более или менее успешных и блестящих, мы не возвратим утраченное нами уважение и доверенность, однако ж мы уверены, что только на сих чувствах можно водворить владычество наше на прочных и незыблемых основаниях.

Для достижения этой главной цели вернейшим было бы, очевидно, замещение всех должностей совестными и благонамеренными людьми, но оставим невозможное и перейдем к положительному.

При всем недостатке к нам уважения и доверчивости не можем ли мы привязать к себе кавказские племена, заставив их найти собственную очевидную выгоду в нашем владычестве.

Вот мысль, которую желал я достигнуть, развить в той надежде, что она одна может согласовать три важные условия: искоренение злоупотреблений, мирную будущность и образование края.

Из этих трех предложений первое, несомненно, самое важное. Оно может служить, некоторым образом, ключом к последующим. К несчастию, злоупотребления не истребляются мгновенно. Но почему не обойти препятствия, чтобы надежнее побороть их впоследствии. Необходимо, чтобы выгода, если мы допускаем ее, была бы взаимная; надо, чтобы кавказец находил для себя столько же пользы принадлежать нам, сколько и мы в его удержании. Достигнуть этого можно одною торговлею.

В целом свете нет, я думаю, страны изобильнее и плодоноснее. В ней под различными климатами соединяются произведения северного холода и южного зноя, в Ленкоране (5) растут сахарный тростник и кофе. В Кахетии (6) родятся индиго и ревень. Армянская область богата хлопчатою бумагою и кошенилью, Шервань (7) и Шеки (8) шелком, Мингрелия драгоценным деревом. Дербент (9) изобилует мореной (10), Карабах славится своими кровными лошадьми. Грузинское вино при лучшей выделке не уступит французскому. Тамошнее крашение шерсти, шелка и кожи уже предпочитается европейскому. Ковры, оружия, закалка стали и многие другие предметы приобрели Кавказскому краю заслуженную известность. Словом, можно сказать, что Кавказ самой природой назначен быть одной из важнейших торговых точек в целой Вселенной. Колониальные растения, произведения Индии — мы имеем их у себя, неужели не воспользуемся ими? И к тому же каждая упомянутая мною отрасль, развитая надлежащим образом, не может [не] сделаться для России источником неисчерпаемых богатств, и тогда Кавказ не будет ли для нас источником нашей торговли, как некогда Сицилия была для Римской империи?

Англичане с самого начала обозрели бы край с этой стороны, правда, что у них долговременный навык в подобных вещах одарил их превосходным торговым чутьем и способностью действовать согласно целым обществом с единством воли одного человека. У нас, к сожалению, недостаток согласия между начальниками и честности между подчиненными будет, без сомнения, препятствовать всякому предприятию, но опытность наших финансовых людей могла бы создать весьма строгий [212] контроль, обеспечивающий малейшую денежную сумму от похищения, равно как и всякий предмет в торговле.

Находясь между двумя морями, Кавказ по самому положению не создан ли для произведения и вывоза? Огромные предприятия, руководимые правительством или переданные частным обществам под надзором правительства, занимали бы и содержали целые населения. Заработная плата, соответствующая труду, возвратила бы им постепенно утраченное благоденствие.

Пример возрастающего довольства, несомненно бы, изменил со временем понятия враждующих соседей, которые также пожелают, наконец, вступить в это торговое сообщество, чтобы воспользоваться его благодеянием. Приучаясь к труду, праздные и воинственные племена забыли бы мало-помалу свое оружие! Но прежде, чем увлекаться столь дальним предположением, я должен дать более твердое основание своему плану.

Торговля не может существовать без удобных и безопасных сообщений. Иначе затруднения и опасности при переводе товаров уничтожили бы все предполагаемые барыши. Для избежания сего всего бы лучше было обратить большую военную грузинскую дорогу в прочный шоссе (так в тексте), оградив его от водяных стоков и снежных лавин. Издержки, употребляемые ныне на предварительные работы, кои немедленно разливаются дождями, были бы достаточны для основания такого пути, который мог служить памятником целому народу и обессмертить имя Государя. Укрепления в местах доступных оградили бы проезд и ручались бы за безопасность проезжающих. Центральное положение Тифлиса могло бы сделаться точкой соединения двух других дорог, первая устремлялась бы на редут Кале, сообщаясь с Одессой посредством парового судоходства, вторая бы достигла бы Баку, соединясь тем же способом с Астраханью и Волгой. Если со временем учредится железная дорога между Москвой и Саратовым, то от такого неимоверного сближения расстояний чего не принесет торговля? Тогда Россия без сомнения удовлетворит сама своим потребностям, вывозя излишек своих произведений в чужие края, не заимствуя у них ничего.

Когда торговля, основанная с самого начала на необходимых правилах порядка, строгости и предусмотрительности, сделается главным местным занятием, влияние настоящих чиновников неминуемо ослабнет. Все спорные вопросы относительно промышленности обсуждались бы и решались в особом торговом судилище, которое бы при самом учреждении могло быть очищено от безнравственных начал.

После примерного учреждения, можно было бы действовать с большим успехом против настоящих злоупотреблений.

Что же касается до Нагорного Дагестана (11), — я часто спрашивал себя: с какою целью наши первые завоеватели проникли в этот лабиринт бездонных пропастей и бесплодных скал? Зачем завещали они нам трудную, бесполезную обязанность поглощать в нем каждый год [213] бесчисленное количество денег и людей? На это возражают обыкновенно: горец разоряет равнину и заслуживает наказанья. Положим так. Но что значит грабительство редких набегов, воровство лошадей и скота в сравнении с грабительством наших собственных чиновников, которые беспощадно и безнаказанно грабят во все стороны? Правосудие, кажется, требовало, чтобы с них начать, но положим, что и мелкие хищения не должны оставаться ненаказанными. К чему же водворяться в местах ни на что не нужных, стоящих многого и ничего не приносящих? Войска, рассыпанные по голым Дагестанским вершинам сжатою цепью, могут лучше охранять границы наши, и горцы по неволе отвыкнут от грабежей на плоскости.

Утверждают также, что силе надо отвечать силою, согласно, но дикарь кроме силы не имеет других оборонительных средств, тогда как образованный человек к силе присовокупляет рассудок, который часто могучее пушек, когда все члены правительства дружно соединяются для торжества одной постоянной и непоколебимой воли. Воля завоевывает. Сила заставляет уважать волю.

По берегам ложбины Аварского Койсу (12) могла бы тянуться дорога, разумеется, устроенная для векового существования с тщанием и со всеми предосторожностями, требуемыми гористыми местами, охраненная крепостями по всему ее протяжению. Таковая дорога, пересекая Лезгинскую линию (13), Аварию (14) и малую часть Кайссубу до того сближала бы Кахетию с Темир-Хан-Шурой (15), что между этими точками было бы не более 100 верст, тогда как настоящие пути простираются по северному объезду на 500, а по южному на 2000 версты.

Подобное сообщение доставило бы нам скорый и свободный вход в Дагестан, когда карающее присутствие наших войск сделалось бы необходимо, по случаю возникших беспорядков и разбоев. Но по совершении строгой расправы, наши войска могли бы без затруднения возвратиться в свои пределы и не подвергались бы болезням, проистекающим от долгого пребывания без покрова там, где скорый переход от дневного зноя к ночному холоду бывает нередко смертелен.

Итак, осмеливаюсь вкратце повторить свои предположения. Для стран покорных я желал бы большие торговые предприятия, основанные на надежных сообщениях, обеспеченные строгим контролем. Для непокорных горцев желал бы я линию тщательно содержащую, охраненную грозно, но оборонительно, с возможностью переступить за оную в случае нужды и снова к ней возвратиться.

Вот сокращенное изложение главных мыслей, которые я по неодолимому влечению осмеливаюсь повергнуть на милостивое рассмотрение Вашего Сиятельства. Многим приходили они на ум, но я осмелился их начертать потому, что почитал их основательными. Если я ошибся, то льщу себя надеждой, что Ваше Сиятельство простите мне в уважении искренности и благонамеренности моих убеждений.

С совершенным уважением и преданностию имею честь быть

Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

флигель-адъютант князь Гагарин

РГВИА. Ф. 38. Оп. 7. Д. 113. Л. 1 — 12. Подлинник. Рукопись