И.Я. Куценко: "Еще раз о казаках - Историческое знание должно быть грамотным и ответственным"

Жить на Кубани и так или иначе не соприкасаться с казачьей темой ни один человек, а тем более историк не может. Впервые мне выпало увидеть казаков летом 1936 года пятилетним мальчиком. Тогда мы с мамой на пароходе плыли по реке Кубань в гости к ее сестре в станицу Славянскую. Муж тети усадил меня на раму своего велосипеда и повез на соревнования - скачки. Запомнился скакавший на коне всадник в кубанке, бурке с ярко-красным башлыком. А потом, уже в Краснодаре, я стал свидетелем прохождения кавалерийской казачьей части. Мы с мальчишками стояли на углу улиц Пушкина и Красной, напротив здания современной краевой библиотеки, и во все глаза смотрели на главную улицу, по которой шла колонна конницы. Впереди ехал казак с красным знаменем. Казаки-красноармейцы были в светло-синих черкесках, шап-ках-кубанках, на гнедых конях. Молодые парни смущенно улыбались. Явственно помню, что в правой руке каждый всадник держал пику, сделанную из железных трубок, что было видно по местам их соединений (они обозначались плоскими окольцеваниями), окрашенную в зеленый цвет. За конниками ехали тачанки. У пулеметов, которые мы хорошо знали по недавно просмотренному кинофильму «Чапаев» и которые тогда впервые увидели наяву, сидели по два казака. Как мне стало ясно позже, первый и второй номера расчетов.

Кто из кубанских мальчишек 30-х годов не бредил казачьей формой, такой воинственной, с обязательным грозным кинжалом? Да и воспринималась она под звучавшую по радио на улицах песню:

Газыри лежат рядами на груди,
Алым пламенем сияют башлыки.
Красный маршал Ворошилов,
погляди На казачьи богатырские полки.


И еще тогда гремели «Каховка, Каховка, родная винтовка...», «Братишка наш Буденный...», «Тачанка», «По военной дороге...». Казачья одежда казалась романтической, манящей до тех пор, пока я не надел форму матроса Краснознаменного Балтийского флота, краше которой, уверен, не было и нет на белом свете.

В Краснодарском пединституте на историко-филологическом факультете историю казачества нового времени не только не преподавали - она была полностью опущена. О ней совершенно не упоминали, видимо, потому, что ее не знали преподаватели. Разумеется, мы листали двухтомник Ф. А. Щербины «История Кубанского казачьего войска», другие старинные издания, но популярностью они не пользовались. Их можно было посмотреть в городских библиотеках. Однако нас тогда, в 50-60-е годы, волновали другие вопросы: выходило новое поколение учебников «История СССР», важным событием стало издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина, сборников документов по истории революционного движения на Кубани, фактически впервые в Советском Союзе в научных журналах развернулась позитивная полемика по проблемам философии, тем не менее изобиловавшая постановкой острых вопросов. Казачья тематика в нашем крае практически не разрабатывалась, если не считать кратких экскурсов в нее, например, «Очерков истории Краснодарской организации КПСС», других отдельных изданий. Отметим, что в отличие от Кубани казачья тема обстоятельно исследовалась на соседнем Дону, в Ростовском государственном университете, где были опубликованы исследования А. П. Пронштейна, К. А. Хмелевс-кого и других ученых.

Возможно, на затухании кубанской казачьей темы сказывалось то, что в Советской Армии уже не было казачьих соединений, как и кавалерии вообще. Широко не пропагандировались даже подвиги казаков-гвардейцев в Великую Отечественную войну. О них вышло несколько работ, в том числе две брошюры Г. П. Иванова, позже - сборник документов, книга о 9-й Краснодарской пластунской дивизии.

Был воздвигнут величественный монумент советским кубанским казакам у станицы Кущевской. На его открытии присутствовали ветераны. Героизму кубанцев в борьбе с фашизмом были посвящены материалы в местной прессе. Но такие мероприятия носили характер единичных кампаний. За все послевоенные годы в центре Краснодара не установлено ни одного памятного знака, посвященного четвертому гвардейскому Кубанскому казачьему кавалерийскому корпусу.

Ярким событием стал выход на экраны страны «Кубанских казаков», ставших по праву одним из лучших художественных фильмов советского периода. Снимался он в Краснодарском крае. Но уже в период съемок было ясно, что казачьи традиции не будут иметь продолжения. Шапки-кубанки, которые раздавались актерам и участникам массовок, оставались предметом реквизита. Тогдашние кубанцы - и горожане, и станичники - давным-давно обходились, как и повсюду в стране, фуражками, шляпами, даже тюбетейками. При просмотре фильма люди понимали, что кубанки к обычным пиджакам или рубашкам - это режиссерская находка. Нужно же было оправдать название произведения.

Где-то в конце 50-х или самом начале 60-х годов был распущен существовавший несколько послевоенных лет Кубанский казачий хор. Из-за нерентабельности. Его концерты посещались без особого энтузиазма малым числом зрителей. Помню последнее участие в первомайской демонстрации артистов хора. Мужчины были в белых черкесках, при серебряных газырях и кинжалах. Но те казаки как-то не вписывались в праздничную толпу демонстрантов. С роспуском этого коллектива надолго угасли последние следы советской кубанской экзотики. В 60-е годы по улице Красной хаживал высокий стройный старик-ветеран в синей черкеске, при газырях. На него прохожие посматривали с сожалением...

В аспирантуре Ростовского университета, работая над кандидатской диссертацией о культурном строительстве на Кубани в 20-х годах, мне пришлось встретиться с трудностями в понимании ряда вопросов. Их корни уходили в предреволюционное прошлое Кубанского войска. Попытка познакомиться с ним обстоятельнее встретила противодействие. Тема оказалась если не закрытой, то, во всяком случае, нежелательной. Научный руководитель опытный доцент А. Г. Беспалова отрезала: «Казачеством никогда не занимайтесь». Но проблема, что называется, звала. Не разобравшись с ней, делать обобщающие выводы об истории Северо-Западного Кавказа было невозможно. И я продолжил, конечно, не специально, целенаправленно, но там, где это было возможно, собирать материалы о казачестве. В партийных архивах Краснодарского края, Ростовской области в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС делать выписки из документов с информацией о нежелательных движениях в казачестве, об отношении к ним властей, о борьбе с антисоветскими выступлениями в станицах было запрещено. Так, в ЦПА не разрешалось, например, цитировать стенограммы пленумов ЦК партии, документы секретариата ЦК. Выдавались в основном материалы организационного отдела, отдела пропаганды ЦК, некоторые персональные фонды. Но фонд В. И. Ленина (Ф. 2) был фактически закрыт. На мои просьбы работник сектора произведений В. И. Ленина В. Я. Зевин сказал: «Пользуйтесь Полным собранием сочинений В. И. Ленина. Мы опубликовали все имнаписанное, за исключением некоторых заметок на полях, записок». Но это было не совсем так. Кроме того, меня привлекало в ленинском фонде то, что к непосредственным ленинским документам в делах, как правило, прилагались материалы, послужившие их появлению. Это были уникальные сообщения с мест, разные справки. Лишь однажды с разрешения заведующего Центральным партархивом Р. А. Лаврова мне посчастливилось ознакомиться с интересовавшими сведениями, разумеется, без права ссылки на них в открытой печати. От того времени сохранились мои тетради с вырезанными контролером местами, на которые, по его мнению, попала крамольная информация. Но кое-что удалось сохранить. Менее строгим, был режим в центральных государственных архивах: Октябрьской революции и социалистического строительства СССР, Советской Армии, хотя для работы с засекреченными фондами документов периода гражданской войны требовался письменный допуск, оформлявшийся через представительство КГБ.

Первые публикации о казачестве, его развитии и судьбе, какими они мне виделись тогда, были подготовлены мной в 1962-1963 годах. Ратушняк в то время был студентом второго или третьего курса, а нынешний атаман кубанских казаков В. П. Громов ходил в пятый или шестой класс. Стоит ли говорить, что ни один из современных возроди-телей казачества тогда не пытался даже как-то обозначить тему. Они учились или исправно трудились, как все современники. Казачьи же гены проснулись в них несколько десятилетий спустя.

На меня оказали влияние известные историки казачества А. П. Пронштейн и К. А. Хмелевский, с которыми я работал на одной кафедре (истории СССР) РГУ. Именно Александр Павлович составил мне протекцию, позвонив Лаврову, которого знал по своим студенческим годам, чтобы тот посодействовал разрешить мне ознакомиться с некоторыми ленинскими материалами. В свое время А. П. Пронштейн и К. А. Хмелевский принимали у меня вступительный экзамен в аспирантуру. Жизнь распорядилась так, что с этими профессорами мне посчастливилось сотрудничать много лет.

Интерес к казачьей теме рос. Я продолжал разрабатывать ее уже целенаправленно, став кандидатом, а через 13 лет доктором наук. Как я работал? Конечно, прежде всего изучал доступные мне литературу и источники. В советское время преподаватели-обществоведы обязывались раз в 3-5 лет проходить 5-месячную переподготовку при ведущих университетах страны. Мне выпало счастье несколько раз учиться в Институте переподготовки и повышения квалификации преподавателей-гуманитариев Московского государственного университета. Нас, стажеров, обеспечивали прекрасным жильем в главном здании МГУ, помимо сохраняемой зарплаты, доплачивали солидную сумму на приобретение литературы. Мы имели возможность постоянного общения со всеми ведущими учеными СССР, многими зарубежными коллегами, что расширяло кругозор, поднимало теоретические представления. Все свободное время проводил в архивах и библиотеках столицы. Кроме этого, Краснодарский политехнический институт никогда не скупился на научные командировки, и я имел возможность выезжать для работы в Москву, Ленинград, Ростов-на-Дону, Махачкалу, Грозный, Владикавказ, Нальчик, Ставрополь, Армавир, Майкоп, Новороссийск в любое удобное для меня время. Иногда на учебный год выпадало несколько поездок. Все они были продуктивны. К сожалению, сегодня наша научная молодежь такой возможности лишилась.