Кавказская война и Пушкин

Кавказская война и Пушкин
История
zara
Фото: Адыги.RU
15:27, 28 июнь 2020
8 854
0
Александр Сергеевич сидит на скамейке на углу пр. Ленина и Одесского переулка вовсе не безмятежно и поэтически-отрешенно, а достаточно напряженно и настороженно, с нескрываемой долей превосходства и пренебрежения к суетящейся толпе. Даже макинтош поближе к себе придвинул. Благодарные язычники на Парковой поставят памятник и генералу Н. Петрусевичу.
Кавказская война и ПушкинАлександр Сергеевич сидит на скамейке на углу пр. Ленина и Одесского переулка вовсе не безмятежно и поэтически-отрешенно, а достаточно напряженно и настороженно, с нескрываемой долей превосходства и пренебрежения к суетящейся толпе. Даже макинтош поближе к себе придвинул. Благодарные язычники на Парковой поставят памятник и генералу Н. Петрусевичу.

Великий русский стихотворец и представитель самодержавной власти явят собой положительно-собирательный образ северного соседа, пришедшего на Кавказ «поцивилизовать».
Служба Пушкина на Кавказе началась с Екатеринославля. Уже в наше время поставили ему памятник и воспроизвели на нем его фразу: «Видел я наших кубанских казаков…». Хотя он с большим интересом следил именно за противоположным берегом реки Кубань (Пшиз — ветер-вода), где появлялись всадники племен народа «абаза-чиля» — абадзехи, натухайцы и др. Он считал, что кавказские горцы еще во времена событий, описываемых в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» (X — XII в.), плутали где-то в лесах Подмосковья. Когда семь богатырей «Выезжают погулять, Серых уток пострелять, Руку правую потешить, Сорочина в поле спешить, Иль башку с широких плеч У татарина отсечь, Или вытравить из леса Пятигорского черкеса».
Всматриваясь в изваяние, чувствуешь, что прошло у Пушкина восторженное созерцание «высоты поэтического Кавказа», не восхищается он более «поэзиею природы дикой, величественной, поэзиею нравов и обыкновений народа грубого, но смелого, воинственного, красивого…». Он — уже русский национал-патриот, державник. Этот «небольшого роста господин с длинными, курчавыми, растрепанными темно-русыми волосами, с бледно-темноватым лицом… будто напоминавшим наружность мулата: нос несколько приплющенный, губы очень красные и широкие…» мог позволить себе своеобразно, «имперски» оценить, например, гостеприимное внимание мальчика-калмыка, обслуживавшего дружеский ужин: «Калмык меня балует; Азия протежирует Африке». Это он напоминает о своем происхождении.
Непроницаемый («один в вышине») взгляд Александра Сергеевича со скамейки выражает в отношении Кавказа и кавказцев — «рабов надменных» — в который раз свой сакраментальный вопрос: «Что делать с таковым народом?».
Сам же зачастую отвечает: «Поникни снежною главой, смирись, Кавказ: идет Ермолов!». Марлинский тоже вдохновлен генералом: «Беги, чеченец, — блещет меч Карателя Кубани: Его дыханье — град картечь, Глагол — перуны брани! Окрест угрюмого чела Толпятся роки боя…Взглянул, — и гибель протекла За манием героя». Это о Ермолове, который в своих дневниках признавался: «Мы старались всех мужчин вырезать. Жен отдать офицерам, а скарб — солдатам…». О нем с большим пафосом Александр Сергеевич пишет и своему брату: «Ермолов наполнил его (Кавказ) своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы, древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преград в будущих войнах — и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии». Согласно стихотворцу, Кавказ стал Кавказом благодаря Ермолову, сами кавказцы уже не в счет, для него важнее торговля с Персией, а вовсе не сам Кавказ и его «дикари», «хищники», «разбойники».
Давно ли читали пушкинское «Путешествие в Арзрум»? «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги… Здешняя сторона полна молвой о их злодействах….Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство — простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его было слишком долго заряжено. Что делать с таковым народом?» Да, всегда у русской интеллигенции вставали вопросы типа «что делать?», «кто виноват?» Здесь гений поэзии предлагает свой вариант — приручить горцев роскошью, например, таким «важным нововведением», как самовар; далее мыслит, что есть «средство более сильное — проповедование Евангелия». А второй вопрос большинство русских историков, публицистов той эпохи и нынешних времен (Блиев, Виноградов и др.) истолковывают примерно так: «причиной, побуждавшей Россию вмешиваться в изначально внутренние, по сути, конфликты на Северном Кавказе, была набеговая система».
Ничего подобного. Еще Петр I после окончания шведской войны «развернул свои ботфорты» на Кавказ: после Балтики — на Каспий. Потом — Екатерина II, Александр I, Николай I, Александр II. Нашествие этих с нерусскими кровями царей с русской ратью длилась три века, сродни известному игу татар. «Татары не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля», — не преминет подчеркнуть Пушкин.
«Вмешательство» русского самодержавия выразилось в выставлении, например, против абаза-адыгейцев с ружьями «ереджиб» и шашками пехоты — 172 регулярных батальонов, 13 батальонов и 700 иррегулярных, 20 эскадронов драгун, 52 полка, 5 эскадронов и 1300 иррегулярных, при 242 полевых орудиях. Лукавил иуда Николай I, поощряя документ о мерах и средствах для приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития и положение для управления горскими народами. Сначала планировали — «Не обращая горцев в казаки, нужно устроить из них на Дону особенные поселения вроде колонии. Мы должны тщательно скрывать эту мысль правительства от горцев, пока не наступит пора для исполнения ее…». Но генералитету не понравилась естественная защита своих земель, жилищ, семей. Потому их насильно, по договоренности с турками, изгоняли, убивая, сжигая, потопляя, преследуя на безжизненные берега и болезнетворные топи Османской империи; потому «многие мелкие народцы и племена были истреблены поголовно и навсегда исчезли с лица земли». Очевидцы фиксировали, как «В этой кровавой трагедии нередко матери разбивали головы своих детей, чтобы они не достались охотникам за скальпелями типа коллекционера генерала Засса. Пушкин тоже «с пикою в руках следил турок перед Арзрумом», и «диких» и «хищных» черкесов.
Прав писатель Ю. Чуяко в отношении жалобы стихотворца, что «черкесы нас ненавидят»: «Посмотрел бы я, как ты их полюбил, если бы пришед эти черкесы в твое Михайловское или Тригорское, начали бы сжигать и разорять все подряд».
Хаос, в который погрузился послевоенный кавказский мир, порча естественной среды обитания горцев и их духовных начал, экологическая катастрофа и нравственный кризис завоевателей отражаются до настоящего времени даже в разрыве метафизического тождества мира и мировоззрения. В любом случае особенно к этой войне применимо известное определение выдающегося хирурга и общественного деятеля Н.И. Пирогова — «эпидемия аморальности». И справедлив Яков Гордин, который, при всей спорности его рассуждений и тенденциозно-выборочном цитировании авторов, источников той эпохи, признает, что хотя Кавказская война и была «результатом государственного роста России» (И. Дзюба), однако «чудовищность методов и предопределила нынешнюю трагедию».
Возвращаясь к Пушкину, напомню слова Гоголя о нем: «Судьба как нарочно забросила его туда, где границы России отличаются резкостью, величавою характерностью, где гладкая неизмеримость России прерывается подоблачными горами и обвевается югом. Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию. Рисует ли он боевую схватку чеченца с казаком — слог его — молния: он также блещет, как сверкающие сабли, и летит быстрей самой битвы. Он один только — певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами…». Это уже знакомый нам наш Пушкин.
В печати было сообщение о награждении военным ведомством России М.Ю. Лермонтова знаком «За службу на Кавказе»: ни Пушкина, ни Гоголя почему-то в списках нет. Современные военные «отличили» Лермонтова за контртеррористические операции. Хотя, помнится, на Кавказе поэт не воевал ни с террористами, ни с боевиками. Возможно, военное руководство испытывает со студенческих времен влияние его романтических стихов и прозы, чьи хрестоматийные образы «злого чечена» («Казачья колыбельная», др.) или необузданного абрека Казбича («Герой нашего времени») до настоящего времени способствуют ущербному восприятию всех народов Северного Кавказа.

Кахун ГОЖЕВ
Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Обсудить (0)