Духовский С. Даховский отряд на Южном склоне гор в 1864 году//Военный сборник, 1864 г., № 11

«Абадзехские старшины возвратились из Константинополя с письмами к горцам от Магомет-Эмина и Карабатыра" не изъявлять покорности русскому правительству, не переселяться в Турцию, убеждая, что в самом непродолжительном времени объявится европейская война, в начале которой будут отправлены турецкие войска на восточный берег Черного моря... Натухай-ский народный эфенди Куштануков, находившийся в Турции, возвратился через Джубгу обратно к месту своего жительства и с своей стороны подтвердил увещания народу, абадзехам и шапсугам не покоряться русским и не переселяться в Турцию, а оставаться во враждебных отношениях к русским, на сколько позволит возможность.» [с. 146—147].

«Люди более умные, в том числе почти все старшины, ясно видели, каков будет исход; многие из них сознавали, что слухи о поддержке из-за границы крайне ненадежны, если не совершенные басни, и потому были против войны, в пользу окончания дела путем мирным. Но самолюбие воинственных народов, как говорится, зажимало им рот. В пользу войны была в горах сильная партия, которой каждый поднимающий голос против представлялся изменником родине. Поэтому многие старшины сочли за лучшее для спасения общества от разорения и обеспечения лично себя вступить заблаговременно в сношения с русскими и содействовать тому, чтобы занятие войсками состоялось по возможности без пролития крови, без разорения края...

Когда распустится лист, начнут подниматься хлеба, явится подножный корм, все оживает и средства горцев к войне удесятеряются. Леса дают им защиту: теплое время дозволяет иметь убежища вне селений, скот для пищи оправляется, и его можно держать при себе. Зимою, напротив того, уничтожение запасов и селений действует гибельно; горцы остаются совершенно без крова, с меньшими средствами для защиты и крайне стеснены в пище...

Вот что говорил между прочим влиятельнейший из шапсугских старшин в письме (получено 12 февраля 1864 года, в лагере у поста Мирного, на Пшише) полковнику (тогда уже генерал-майору) Гейману: «Одним словом, по всему видно, что от поспешного вашего действия все придет в ужас в этих местах и никто не решится встать на дороге противоречия, потому что убеждены в своем бессилии; если же кто будет против своего же благополучия и спокойствия, то это нисколько не помешает. Теперь убедительнейше просим поспешить прийти к нам и успокоить весь край...» и т. д.

Так же один из шапсугских старшин в письме к графу Евдокимову (в начале 1864 года) говорил: «Если вам благоугодно будет знать о нашем положении, то я скажу вам следующее: если только вы пойдете на Туапсе, то, не встречая сопротивления, вы можете спокойно прийти и расположиться. Но не нужно медлить, потому что с весною, когда распустятся деревья и вырастет трава, последний горец, не имеющий ни черкески, ни рубашки, и тот подымается, тогда как все это можно покончить в марте месяце...» и т. д.

Вот почему поход на южный склон необходимо было начать сколь возможно ранее, и если можно, даже еще зимою [с. 155—156]. «У жителей южного склона запасы сена и хлеба, ничтожные и в обыкновенное время, теперь, когда от абадзехов, главной их житницы, нельзя было получить ничего, не существовали вовсе» [с. 159].

«Прибытие в один переход большого отряда на Туапсе произвело желаемое действие. К вечеру 20-го же числа 13 в лагерь явились старшины окрестных шапсугов с изъявлением полной покорности. Жители пришли в ужас. Большинство, видя громаду, которая ломит в их землю, не взирая ни на что, не думали уже драться, а спешили вывозить свои вещи и имущество. Старшины просили дозволить им беспрепятственный проезд к берегу моря и отправление в Турцию. Им назначен последний срок, но прибавлено, что если ночью и поутру, по примеру целого дня 20-го числа, горцы будут стрелять в лагерь, то завтра же окрестные аулы уничтожатся дотла... Генералу Гейману лучше, чем кому-нибудь было известно положение дел в крае. Издавна уже, действуя с отрядом в полосе северного склона, он беспрестанно вступал в сношения с влиятельнейшими старшинами южной стороны гор» [с. 169—170].

«Итак, 21 февраля отряд должен был оставаться на месте, в. окрестности лагеря назначено движение тремя колоннами, для уничтожения горских жилищ... Первые две переправились через Туапсе и пошли по ущельям правых притоков; третья направлена в ущелья левого берега... Перед вечером все три колонны возвратились на бивуак. Сожжено несколько десятков аулов... Потери в войсках не было...

Вечером 21-го числа снова приехали к генералу Гейману старшины, прося подтверждения вчера данного срока и обещая впредь строго следить за точным соблюдением обещания. Действительно, ночью на 22-е число уже не стреляли.

22-го числа отряд передвинулся на 13 верст вниз по Туапсе... Шапсуги не только не задерживали отряда, но с разных сторон выезжали на встречу депутации местных старшин. Все они изъявляли готовность исполнить немедленно наши требования. В этот день выбежали к нашим войскам из гор несколько русских пленных... Они рассказали, что весь окрестный шапсугский народ растерялся. Внезапность и быстрота действия поразили всех, как громом. Большая часть бросилась к домам вывозить семьи и вещи. Но в то же время, как старшины шапсугские и масса народа изъявляли безусловную покорность, небольшие партии горцев, провожая отряд по сторонам, выискивали случай нанести нам хоть какой-нибудь вред. То справа, то слева слышались выстрелы...» [с. 173—174].

«Несколько турецких кочерм стояли возле берега, вытянутые на сушу. На них грузились горцы, отъезжающие в Турцию. Возле устроился целый табор переселенцев с женами, с детьми и имуществом. Это было на широкой поляне, образованной наносами из гор при самом устье Туапсе.

Внизу у самого моря, где приставали кочермы, из камня был сложен наскоро ряд сараев. Прежде в .сараях этих помещались приезжие из Турции с товарами торговцы, а теперь здесь укрывались от непогоды семьи переселенцев... Близ устья Туапсе даховский отряд простоял от 23 февраля до 4 марта» [с. 178—179].

«Между тем, занятый край понемногу очищался. Срок, данный шапсугам на выселение, исходил, и они исполняли данное слово. Табор на берегу, где приставали турецкие кочермы, с каждым днем разрастался и ко времени выступления отряда дошел до огромных размеров. Сроки шапсугам назначались самые короткие. Впрочем, горцы были к тому приготовлены. Еще осенью с северного склона им давали знать несколько раз, что при наступлении войск от всех тех, кто не оставит края заблаговременно, будет требоваться немедленное выселение. В то же время, как к берегу собирались массы шапсугов, приходили с северной стороны гор целые толпы абадзехов. Срок, данный им осенью, окончился 1 февраля, и пшехский отряд уже действовал в верховьях Псекупса. Переселенцам дозволено, в ожидании отправления, останавливаться на пространстве на две версты от устья Туапсе вверх по течению и на версту в стороны. Кто мог и успел, устроил себе из досок балаганы. У самого места нагрузки на суда ежедневно собирался многочисленный базар... Цены упали баснословно. Хороший бык в восемь пудов продавался за рубль серебром, баран — за двугривенный или четвертак... Лошади были едва ли не дешевле; рогатый скот и бараны требовались для пищи, а кони, за неимением фуража, служили только бременем... Впрочем, горские рублевые лошади оказывались малонадежными: правда, по горам карабкались хорошо, но были худы и слабы до крайности. Порядочную лошадь, с седлом и полным убором, покупали рубля за четыре, за пять. Попадались и хорошие, породистые лошади; их ценили рублей в двадцать, в тридцать и даже дороже. Зато простые горские кони доставались весьма легко: им цену считали копейками... Главный предмет торговли было оружие: горцы знали, что в Турции его носить не позволят. Дорогие шашки, в богатой обделке, отдавались за бесценок» [с. 182—183].

«Решившись однажды на выселение в Турцию, горцы спешили прибыть на новые места заблаговременно, чтобы весною вспахать и засеять земли... Цены за проезд брали различные, иногда довольно высокие. На кочерму перевозчики, желая выручить по более денег, сажали огромное количество пассажиров. Кажется, судно едва подымает несколько десятков людей, а туда набьют 200, 250, 300 человек, да еще с багажом. Как усадятся на палубе один возле другого, так и надо сидеть все время. Нет места не только пройтись, даже лечь, протянуться... Разумеется, такие возмущавшие душу картины не могли не обращать на себя всеобщего внимания. Тотчас по приходе войск к морю были приняты меры. На посту Вельяминовском назначен особый офицер заведовать ходом переселения... К сожалению, меры, принятые на Туапсе, не могли много помочь делу... Самые вопиющие злоупотребления происходили в районах, еще не занятых нашими войсками, где Многие торопились убраться до появления русских.

...Часто случалось так, что подойдет кочерма куда-нибудь, не успеет вытянуться на сушу, как уже окрестные горцы атакуют ее и чуть не силой заставляют везти их скорее...

В первые дни пребывания отряда на Туапсе никаких старшин не являлось. Строй общества у черкесов таков, что редко встретишь в чем бы то ни было полное единодушие. Эта раздробленность, это разномыслие и служили, как известно, главным пособием действиям наших войск на Западном Кавказе. Например, при вступлении на южный склон даховского отряда уже было занято все течение Туапсе, в соседних ущельях старики ясно видели необходимость покориться и даже прислали начальнику отряда следующее письмо: (Перевод с арабского) «Начальнику войск русских в горах (мир и благословение над тем, кто следует по прямому пути).

Весь народ Мокопсе (Мокопсе и окрестностей), переселяющийся в Турцию, приносит тебе всенижайшую просьбу: суда турецкие, как вам известно, уже готовы для перевозки переселенцев, но перемены погоды и сильный ветер мешают нам отправиться в путь. Кроме этого мы только сегодня узнали, что вы пришли к устью Туапсе. Поэтому собрались старшины и приедут к тебе за советом, что прикажешь для нашего успешного отправления. Мы готовы теперь отправиться в путь безотлагательно и всевозможно будем стараться отстранить малейшее непослушание, и не скроем никого, кто решится принести вам вред. Да будет тебе известно, что абадзехи, живущие в ближних аулах от моря, готовы также сесть на суда и отправиться с нами. Клянемся тебе и перед богом, что мы забыли наши неприязненные отношения и никогда не войдем во вражду с тобою, и, без всякого сомнения, мы все готовы бросить свои жилища». Приложили печати старшины: Хум-Аль-Карзачий, Саид-Гирей, Хаджи-Карзачий и другие из переселенцев.

Несмотря на то, что старшины прислали это письмо, молодежь все еще хорохорилась. Уже многие семьи поспешно уехали в Турцию, а старшины не решались выезжать с покорностью: не имели полномочия от своих обществ. К тому же убыхи, последнее непокорное племя, пределов которого до сих пор не касалось русское оружие, подстрекали оставшихся шапсугов... Происки убыхов и настояния молодежи сделали то, что на Шепсы собралась небольшая партия, в полной готовности действовать с оружием в руках... Наконец, 1 марта остатки шапсугов одумались, и старшины с речек Шепсы, Мокопсе и Ашше большим сбором прибыли в лагерь. Им объявлено, что до тех пор, пока партия в сборе, мирных переговоров нет никаких. На другой день старшины приехали снова. Они говорили, что бывший сбор имел целью не войну, а только суждения о собственных делах, и просили дозволения, если не сойдемся, ехать в Тифлис, ходатайствовать об оставлении их на месте настоящего жительства, «а вы тем временем не входите в нашу землю». Начальник отряда ответил, что они могут отправляться куда им угодно, но он действий своих не остановит и от данных ему приказаний не отклонится ни на волос. Шапсугам пришлось согласиться на все. Им приказано собраться на берегу моря и обещано, что до 7 марта жилища их останутся неприкосновенными. Более тысячи семейств пожелали выйти на Кубань; им тотчас же были выданы билеты на свободный проезд» [с. 184—187].

«С первого же шага можно было увидеть, что покорившиеся шапсуги были далеки от мысли изменить своему слову. Старшины, каждый в своем районе, окруженные толпами местных жителей, выезжали навстречу и провожали отряд. Они просили только не трогать, до истечения срока, их селений, семейств и имущества, что, конечно, исполнялось бы и без их представления... На местах, назначенных пунктами сбора переселенцев, отряд заставал толпы туземцев. Многие вывезли туда и семейства. Горцы с полным доверием обращались к начальнику отряда с просьбами: их притесняли и обманывали перевозчики-турки... На следующий день, 5 марта, продолжалось то же самое... В селениях шапсугских, по дороге жителей почти уже не было. В некоторых был выставлен белый парламентерский флаг. К трем часам пополудни отряд благополучно достиг устья реки Псезуапе и занял бывший форт Лазаревский.

И тут, не успел отряд стать бивуаком, показалась масса всадников. То были представители шапсугского общества Гои, соседнего с убыхами, жившего по низовьям Псезуапе и Шахе, и во главе их статный, красивый старшина Заурбек.

Шапсуги слезли с коней и подошли к генералу. На многих ярко горели широкие галуны нарядных черкесок и блестело облитое серебром и золотом дорогое оружие. Старшины здесь, на Туапсе, и выезжая дорогою, говорили, как будто заранее согласившись, все сходно. Они начинали с силы и могущества русских, с успехов на северном склоне, говорили об абадзехах, об их жалкой участи, следствии неблагоразумного упорства, о ничтожестве и бессилии племен южного склона без северного и кончали заявлением, что считают уже землю, на которой живут, не своею, и просят только о целости семейств и имущества...» [с. 194—195].