И.Я. Куценко. ЕЩЕ РАЗ О КАЗАКАХ

Для огромного большинства ученых их наука — средство,
а не цель. Поэтому они никогда не произведут в ней
чего-либо великого: для этого требуется, чтобы наука
для того, кто ею занимается, была целью, а все остальное,
даже и самое существование, - только средством.
А. Шопенгауэр. Афоризмы и максимы

Наука о прошлом всегда развивалась и развивается через борьбу мнений, точек зрения, утверждений авторов исторических сочинений. Последние тем ценнее, чем адекватнее, точнее изображают и оценивают авторы на своих страницах противоречия минувших времен, в первую очередь основные, последствия их разрешения, причинность очередных больших и малых социальных катаклизмов, поведение в них разных групп людей, отдельных личностей... скачать
Реалистичность исторического прочтения социального опыта обеспечивает прочное, осмысленное самоосознание человеком и обществом своего положения в контексте выпавшего на их долю бытия, оптимальность представлений о процессах, происходящих ныне, учит прогнозировать вероятные направления прогресса, видеть возникающие для него препятствия, в чем, собственно, и состоят основное предназначение и востребованность исторической науки. В последние годы издано много работ по истории казачества, разных по объему и качеству содержания. И вот что интересно: практически для всех них заявляемым или только читаемым между строк продолжает оставаться выяснение коренного вопроса – кем все же были казаки в начале XX века? Ответ на него даст понять, что представляют собой и как выглядят в глазах современного общества нынешние любительские казачьи объединения, какими должны быть их взаимоотношения с другими группами населения. В октябре 2004 года в Интернете появилась статья доктора исторических наук, профессора, заведующего кафедрой дореволюционной истории России Кубанского государственного университета, председателя совета по присуждению докторских и кандидатских ученых степеней Валерия Николаевича Ратушняка «Под стягом России. К 300-летию Кубанского казачьего войска». На ее первой странице говорится: «Казачество – это уникальный субэтнический генофонд российского суперэтноса. Несмотря на вынужденные эмиграции, репрессии, попытки навсегда стереть его историческую память, при свежем дуновении ветра перемен казачество, как феникс, возродилось из пепла и первым при начале развала традиционной России словом и делом выразило свой протест. Вряд ли проявила бы себя так какая-нибудь сословная корпорация, в свое время ликвидированная. Что-то не слышно о массовом возрождении и масштабных деяниях таких сословий, как дворянство, купечество, мещанство. Правы, видимо, те, кто считает, что казачество как субэтнос славянства - это не только особый менталитет, но и особое состояние духа»[1].
Итак, казачество – субэтнос славянства. Против этого возражать невозможно. То, что казачество имеет присущие только ему особенности социальных и бытовых традиций, мировосприятия и общественной психологии, общеизвестно. Но ограничиваться при его характеристике только признаками, которые могут истолковываться как этнические, значит упускать из вида другие весьма существенные стороны природы дореволюционного состояния казаков, которые этническими назвать никак нельзя. Царское государство за два предреволюционных столетия серией законодательных актов превратило казачество в военизированное сословие, специфичными экономическими и социально-политическими интересами пристегнуло его к верхним слоям помещичье-буржуазного общества. Признать это – значит понять, что казачье сословие было поднято на уровень антинародной, обслуживающей тогдашних хозяев страны силы, что особенно проявилось в годы революций. Первым это понял Ф. А. Щербина. Чтобы замаскировать антинародную, защитную для самодержавного режима сущность казачьей сословной группы, он прибегнул к сочинению легенды об особом месте казаков, которые будто бы не очень повиновались Российскому государству, были чуть ли не самостоятельным объединением этакого запорожского типа. Щербиновская сказка противоречила реалиям и официальной версии. Во всех документах империи казачество называлось сословием. Так, один из наиболее известных историков казачества М. Хорошхин писал: «Казаки издревле составляли военное сословие, обязанное поголовною военною службой; таким сословием они считают себя и в настоящее время»[2]. Нужно напомнить, что на Кубани концепция Щербины получила признание далеко не сразу. Но со временем для части казачества откреститься от сословного прошлого и удариться только в объяснение собственных этнических свойств стало выгодно. Это позволяет и сегодня обелить тяжкую вину царского казачества за активное участие в подавлении освободительного движения, длительное противостояние трудовому населению страны.
Если принять только щербиновскую, продолжаемую Ратушняком линию, а именно, что предреволюционное казачество всего лишь «субэтнический генофонд российского суперэтноса» (какой супернаучный набор терминов!), то мощная, разветвленная, единственная в своем роде в России сословная казачья организация должна признаваться не государственным, а этническим порождением, а императорский корпус казачьего генералитета и офицерства – корпорацией этнических вождей, вроде тех, которые правили своими племенами в Африке или дебрях Амазонии. И как в этом случае объяснить, что известный российский субэтнос стал ударной силой жестоких расправ с революционными выступлениями, опорой белогвардейщины, дал наибольшее количество бывших советских граждан, добровольно ушедших служить гитлеровцам в качестве карателей и палачей? О таких масштабных деяниях действительно не могли и мечтать старые сословия дворян, купцов, мещан. Что уж говорить об их способностях к возрождению? У них не было служилой круговой поруки, организованности мелких хозяйчиков, подобных казачьей, которые не вписываются под ранжир этнических. Ратушняк призывает «изучить причинно-следственные связи событий, понять, почему история пошла таким, а не иным путем»[3]. Но разве это возможно, если предварительно отказаться от учета в социально-политическом по своей сути противоборстве ведущих экономических, военно-политических и других основ казачьей войсковой сословности?
Далее Ратушняк пишет: «Автор современной книги о кубанском казачестве проф. Куценко, оптом объявив русских дореволюционных историков-кавказоведов «царскими борзописцами» (этот взятый в кавычки термин принадлежит не Куценко, а Ратушняку), считает, что казаки были активными проводниками реакционной царской политики на Северном Кавказе. В отличие от Ф. А. Щербины он во всем обвинял казаков. Правда, он смягчает это обвинение политической слепотой и малограмотностью рядовых казаков, на которых якобы сильно действовал монархический яд. Казачьи же офицеры, по его словам, пили эту монархическую сивуху с упоением»[4].
Такова оценка ведущего идеолога современного казачьего возрождения пока единственной монографии, обобщающей исторический путь, пройденный кубанскими казаками. Ее можно проигнорировать, обойти молчанием. Мало ли что сейчас пишут и говорят: у нас свобода слова. Но правильно ли это будет? Утверждения из появляющихся печатных выступлений используются в исторических истолкованиях, имеющих немалую социально-политическую значимость, в воспитательной работе среди граждан страны и края, в формировании методологических представлений у генераций молодых историков. Ради такого важно найти истину. Хотя искать ее не надо. Следует только пожелать ее увидеть, разобраться в ней объективно, без предварительной политизированной запрограммированности, честно и открыто назвать и учитывать ее основные черты и характеристики, какими бы неприглядными они ни были.
Я знаю В. Н. Ратушняка очень давно. Мы выпускники разных лет одного факультета нынешнего Кубанского государственного университета. Живем и работаем в одном городе, случается, сотрудничаем в подготовке кадров историков-ученых. У нас нормальные человеческие отношения. Но есть разделяющее нас: разное по уровню осмысления и преднамеренной заданности понимание процессов исторического развития в целом, относящееся к обществу вообще и, в частности, относящееся к объяснению специфичного и бурного прошлого нашего края. Причем, как видно из приведенных цитат, наши обобщения вызывают не только неприятие, но даже возмущение Валерия Николаевича. Поскольку его статья юбилейная, в известном смысле итоговая, несет в себе сегодняшнюю политическую нагрузку по важной проблеме и в ней так уничижительно представлен (или не понят?) автор настоящей работы, он поставлен перед необходимостью выяснить принципиальные стороны ныне чрезвычайно распространившихся исторических интерпретаций.
Предварительное замечание: следует отметить недопустимость принятой Ратушняком некорректной тональности - я никогда не «объявлял» дореволюционных кавказоведов «царскими борзописцами». Выражений «оптом», «царскими борзописцами» в упомянутой книге, как и в других моих работах, нет. Они принадлежат Ратушняку. Нетрудно убедиться, что в упомянутой Ратушняком книге я отнесся к дореволюционной историографии внимательно, широко ее используя, разумеется, с позиций критического подхода.
* * *
Жить на Кубани и так или иначе не соприкасаться с казачьей темой ни один человек, а тем более историк не может. Впервые мне выпало увидеть казаков летом 1936 года пятилетним мальчиком. Тогда мы с мамой на пароходе плыли по реке Кубань в гости к ее сестре в станицу Славянскую. Муж тети усадил меня на раму своего велосипеда и повез на соревнования – скачки. Запомнился скакавший на коне всадник в кубанке, бурке с ярко-красным башлыком. А потом, уже в Краснодаре, я стал свидетелем прохождения кавалерийской казачьей части. Мы с мальчишками стояли на углу улиц Пушкина и Красной, напротив здания современной краевой библиотеки, и во все глаза смотрели на главную улицу, по которой шла колонна конницы. Впереди ехал казак с красным знаменем. Казаки-красноармейцы были в светло-синих черкесках, шапках-кубанках, на гнедых конях. Молодые парни смущенно улыбались. Явственно помню, что в правой руке каждый всадник держал пику, сделанную из железных трубок, что было видно по местам их соединений (они обозначались плоскими окольцеваниями), окрашенную в зеленый цвет. За конниками ехали тачанки. У пулеметов, которые мы хорошо знали по недавно просмотренному кинофильму «Чапаев» и которые тогда впервые увидели наяву, сидели по два казака. Как мне стало ясно позже, первый и второй номера расчетов.
Кто из кубанских мальчишек 30-х годов не бредил казачьей формой, такой воинственной, с обязательным грозным кинжалом? Да и воспринималась она под звучавшую по радио на улицах песню:
Газыри лежат рядами на груди,
Алым пламенем сияют башлыки.
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.
И еще тогда гремели « Каховка, Каховка, родная винтовка...», «Братишка наш Буденный...», «Тачанка», «По военной дороге...». Казачья одежда казалась романтической, манящей до тех пор, пока я не надел форму матроса Краснознаменного Балтийского флота, краше которой, уверен, не было и нет на белом свете.
В Краснодарском пединституте на историко-филологическом факультете историю казачества нового времени не только не преподавали - она была полностью опущена. О ней совершенно не упоминали, видимо, потому, что ее не знали преподаватели. Разумеется, мы листали двухтомник Ф. А. Щербины «История Кубанского казачьего войска», другие старинные издания, но популярностью они не пользовались. Их можно было посмотреть в городских библиотеках. Однако нас тогда, в 50-60-е годы, волновали другие вопросы: выходило новое поколение учебников «История СССР», важным событием стало издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина, сборников документов по истории революционного движения на Кубани, фактически впервые в Советском Союзе в научных журналах развернулась позитивная полемика по проблемам философии, тем не менее изобиловавшая постановкой острых вопросов. Казачья тематика в нашем крае практически не разрабатывалась, если не считать кратких экскурсов в нее, например, «Очерков истории Краснодарской организации КПСС», других отдельных изданий. Отметим, что в отличие от Кубани казачья тема обстоятельно исследовалась на соседнем Дону, в Ростовском государственном университете, где были опубликованы исследования А. П. Пронштейна, К. А. Хмелевского и других ученых.
Возможно, на затухании кубанской казачьей темы сказывалось то, что в Советской Армии уже не было казачьих соединений, как и кавалерии вообще. Широко не пропагандировались даже подвиги казаков-гвардейцев в Великую Отечественную войну. О них вышло несколько работ, в том числе две брошюры Г. П. Иванова, позже – сборник документов, книга о 9-й Краснодарской пластунской дивизии.
Был воздвигнут величественный монумент советским кубанским казакам у станицы Кущевской. На его открытии присутствовали ветераны. Героизму кубанцев в борьбе с фашизмом были посвящены материалы в местной прессе. Но такие мероприятия носили характер единичных кампаний. За все послевоенные годы в центре Краснодара не Установлено ни одного памятного знака, посвященного четвертому гвардейскому Кубанскому казачьему кавалерийскому корпусу.
Ярким событием стал выход на экраны страны «Кубанских казаков», ставших по праву одним из лучших художественных фильмов советского периода. Снимался он в Краснодарском крае. Но уже в период съемок было ясно, что казачьи традиции не будут иметь продолжения. Шапки-кубанки, которые раздавались актерам и участникам массовок, оставались предметом реквизита. Тогдашние кубанцы - и горожане, и станичники - давным-давно обходились, как и повсюду в стране, фуражками, шляпами, даже тюбетейками. При просмотре фильма люди понимали, что кубанки к обычным пиджакам или рубашкам - это режиссерская находка. Нужно же было оправдать название произведения.
Где-то в конце 50-х или самом начале 60-х годов был распущен существовавший несколько послевоенных лет Кубанский казачий хор. Из-за нерентабельности. Его концерты посещались без особого энтузиазма малым числом зрителей. Помню последнее участие в первомайской демонстрации артистов хора. Мужчины были в белых черкесках, при серебряных газырях и кинжалах. Но те казаки как-то не вписывались в праздничную толпу демонстрантов. С роспуском этого коллектива надолго угасли последние следы советской кубанской экзотики. В 60-е годы по улице Красной хаживал высокий стройный старик-ветеран в синей черкеске, при газырях. На него прохожие посматривали с сожалением...
В аспирантуре Ростовского университета, работая над кандидатской диссертацией о культурном строительстве на Кубани в 20-х годах, мне пришлось встретиться с трудностями в понимании ряда вопросов. Их корни уходили в предреволюционное прошлое Кубанского войска. Попытка познакомиться с ним обстоятельнее встретила противодействие. Тема оказалась если не закрытой, то, во всяком случае, нежелательной. Научный руководитель опытный доцент А. Г. Беспалова отрезала: «Казачеством никогда не занимайтесь». Но проблема, что называется, звала. Не разобравшись с ней, делать обобщающие выводы об истории Северо-Западного Кавказа было невозможно. И я продолжил, конечно, не специально, целенаправленно, но там, где это было возможно, собирать материалы о казачестве. В партийных архивах Краснодарского края, Ростовской области, в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС делать выписки из документов с информацией о нежелательных движениях в казачестве, об отношении к ним властей, о борьбе с антисоветскими выступлениями в станицах было запрещено. Так, в ЦПА не разрешалось, например, цитировать стенограммы пленумов ЦК партии, документы секретариата ЦК. Выдавались в основном материалы организационного отдела, отдела пропаганды ЦК, некоторые персональные фонды. Но фонд В. И. Ленина (Ф. 2) был фактически закрыт. На мои просьбы работник сектора произведений В. И. Ленина В. Я. Зевин сказал: «Пользуйтесь Полным собранием сочинений В. И. Ленина. Мы опубликовали все им написанное, за исключением некоторых заметок на полях, записок». Но это было не совсем так. Кроме того, меня привлекало в ленинском фонде то, что к непосредственным ленинским документам в делах, как правило, прилагались материалы, послужившие их появлению. Это были уникальные сообщения с мест, разные справки. Лишь однажды с разрешения заведующего Центральным партархивом Р. А. Лаврова мне посчастливилось ознакомиться с интересовавшими сведениями, разумеется, без права ссылки на них в открытой печати. От того времени сохранились мои тетради с вырезанными контролером местами, на которые, по его мнению, попала крамольная информация. Но кое-что удалось сохранить. Менее строгим был режим в центральных государственных архивах: Октябрьской революции и социалистического строительства СССР, Советской Армии, хотя для работы с засекреченными фондами документов периода гражданской войны требовался письменный допуск, оформлявшийся через представительство КГБ.
Первые публикации о казачестве, его развитии и судьбе, какими они мне виделись тогда, были подготовлены мной в 1962-1963 годах. Ратушняк в то время был студентом второго или третьего курса, а нынешний атаман кубанских казаков В. П. Громов ходил в пятый или шестой класс. Стоит ли говорить, что ни один из современных возродителей казачества тогда не пытался даже как-то обозначить тему. Они учились или исправно трудились, как все современники. Казачьи же гены проснулись в них несколько десятилетий спустя.
На меня оказали влияние известные историки казачества А. П. Пронштейн и К. А. Хмелевский, с которыми я работал на одной кафедре (истории СССР) РГУ. Именно Александр Павлович составил мне протекцию, позвонив Лаврову, которого знал по своим студенческим годам, чтобы тот посодействовал разрешить мне ознакомиться с некоторыми ленинскими материалами. В свое время А. П. Пронштейн и К. А. Хмелевский принимали у меня вступительный экзамен в аспирантуру. Жизнь распорядилась так, что с этими профессорами мне посчастливилось сотрудничать много лет.
Интерес к казачьей теме рос. Я продолжал разрабатывать ее уже целенаправленно, став кандидатом, а через 13 лет доктором наук. Как я работал? Конечно, прежде всего изучал доступные мне литературу и источники. В советское время преподаватели-обществоведы обязывались раз в 3-5 лет проходить 5-месячную переподготовку при ведущих университетах страны. Мне выпало счастье несколько раз учиться в Институте переподготовки и повышения квалификации преподавателей-гуманитариев Московского государственного университета. Нас, стажеров, обеспечивали прекрасным жильем в главном здании МГУ, помимо сохраняемой зарплаты, доплачивали солидную сумму на приобретение литературы. Мы имели возможность постоянного общения со всеми ведущими учеными СССР, многими зарубежными коллегами, что расширяло кругозор, поднимало теоретические представления. Все свободное время проводил в архивах и библиотеках столицы. Кроме этого, Краснодарский политехнический институт никогда не скупился на научные командировки, и я имел возможность выезжать для работы в Москву, Ленинград, Ростов-на-Дону, Махачкалу, Грозный, Владикавказ, Нальчик, Ставрополь, Армавир, Майкоп, Новороссийск в любое удобное для меня время. Иногда на учебный год выпадало несколько поездок. Все они были продуктивны. К сожалению, сегодня наша научная молодежь такой возможности лишилась.
Среди библиотек, в которых пришлось работать, для меня на первом месте стоит Российская государственная библиотека (бывшая Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина). Я стал ее читателем, будучи аспирантом, в 1961 году. Много лет работал в ее третьем зале. Став доктором наук, получил читательский билет первого зала, который посещаю уже почти три десятилетия, используя для этого любое появление в Москве. На одной из своих книг, подаренных любимой библиотеке, сделал надпись: «Дорогой ленинке с сыновней благодарностью за щедро подаренное счастье многолетнего общения с ее интеллектуальными сокровищами».
Неоценимой была помощь, которую оказали Генеральный каталог Государственной библиотеки СССР; каталоги Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (ныне - Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург); каталоги из фондов специального хранения, доступ к которым давало только специальное разрешение; каталоги Института научной информации по общественным наукам АН СССР; Исторической публичной библиотеки РСФСР; библиотеки Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (бывшая библиотека Коминтерна), библиотеки МГУ имени А. М. Горького. Шифры их волшебного справочного арсенала обеспечивали немедленную доставку из библиотечных глубин удивительных редких книг, статей, карт. Продолжительное время (с перерывами) работал также в Ростовской областной научной библиотеке (носившей имя К. Маркса), библиотеках Ростовского и Кубанского университетов, местных архивов и музеев и, конечно, в Краснодарской краевой библиотеке им. А. С. Пушкина.
Научная литература дала возможность ознакомиться с большинством отечественных и зарубежных работ, посвященных истории казачества, взаимоотношений с ним разных государственных систем и политических сил. Помогло также то, что более 10 лет я выезжал в многомесячные командировки в Болгарию, которая в свое время была одной из стран расселения значительной части российской, в том числе казачьей эмиграции. В библиотеках Софии и Пловдива большое количество хорошо сохранившихся белогвардейских изданий, найти которые в Москве, Ленинграде, а тем более в Ростове и Краснодаре было невозможно. Особенно признателен я Народной библиотеке им. Ивана Вазова в городе Пловдиве.
Книги, официальные собрания законов и распоряжений разных властей, стенограммы и протоколы заседаний политических и общественных организаций, разного рода энциклопедии и справочники, статистические сборники, многочисленные тщательно, обязательно с выписками, проштудированные подшивки газет и журналов за длительный период их изданий ввели в атмосферу разных эпох, позволили представить сложную картину динамики исторического развития изучаемого явления.
Но основную массу материалов, привлеченных к исследованию составили документы практически всех центральных архивов, в которых содержатся сведения о казаках нового времени, их взаимоотношениях с официальными институтами, о реагировании на происходившие события и др. Работу в архивах вел систематически, на протяжении многих лет. Продолжаю ее до сегодняшнего дня. Ценные материалы дали также фонды партийных и государственных архивов Краснодара, Ростова, Ставрополя, Армавира, Майкопа, Новороссийска. В итоге было выявлено большое количество достоверных документальных свидетельств, в том числе ранее не принимавшихся историками во внимание. Когда представлялась возможность, собирались также устные свидетельства людей, помнивших огненные годы революции. Интереснейшие детали отгремевшего противоборства посчастливилось узнать из уст генерал-лейтенанта Ивана Лукича Хижняка, бывшей руководительницы кубанских большевиков Прасковьи Ивановны Вишняковой, одного из руководящих военных работников Екатеринодара в 1918 году Федора Яковлевича Волика, бывшего адъютанта И. Л. Сорокина Федора Федоровича Крутоголового, бывшего первого секретаря Кубано-Черноморского обкома комсомола Веры Васильевны Каблучко, известного партийного работника Петра Николаевича Гудимы и других. Мне выпало встречаться с ними в Краснодаре в домашней обстановке, бывать в гостях в Москве у И. Л. Хижняка, П. И. Вишняковой, В. В. Каблучко. Какие это были интересные люди! О событиях на Кубани с детства слышал от моих родителей, участников гражданской войны, - Якова Ивановича Куценко и Анны Ивановны Мелещенко. На устные свидетельства я, разумеется, не ссылался, но они передавали эмоциональную напряженность давних времен, непреклонную убежденность в правоте борьбы трудового народа, то есть способствовали выработке нравственно-политической позиции подхода к истории.
За десятилетия удалось собрать большой разнообразный фактический материал не только о кубанском, но и донском, оренбургском, терском, астраханском и обо всех других казачьих объединениях. В 80-е годы я стал обдумывать, как целесообразнее попытаться собранные факты изложить в книге. Вскоре понял, что одному поднять историю всего российского казачества не под силу: уж очень объемным должен был получиться такой труд. Наверняка - многотомным. Да и кто стал бы его печатать?
В советское время выпустить даже небольшую книгу было непросто. Так сама жизнь подсказала конкретность темы. Первый вариант названия книги был «Великий Октябрь и кубанское казачество». По настоянию редактора моей книги в краевом издательстве В. И. Яковлева после дискуссии и согласований было решено название сократить. Так появилась монография «Кубанское казачество». Она увидела свет в 1990 году. В соответствии с первоначальным замыслом основной акцент в ней сделан на центральной для судеб казаков и, я считаю, наиболее сложной проблеме: революция и казачество.
Исторические факты, выявленные, собранные, систематизированные, - это кирпичики будущей мозаики текста исторического повествования. Опыт показывает: фактического материала всегда должно быть намного больше, чем вмещает книга: масса документов или их неиспользованные части остаются за рамками исторического сочинения. Но автор постоянно имеет их в виду, может вернуться к ним. Нередко бывает, что, вчитываясъ в опубликованный текст, ловишь себя на мысли: вот здесь следовало бы привести еще такой-то документ (или процитировать его фрагмент). Нормальным является, когда в личном творческом архиве историка (творческом, потому что, уже знакомясь с материалами архивов, исследователь отбирает для себя наиболее яркое, нужное, то есть начинает анализ) остаются не вошедшие в его печатные работы документы. Как правило, их не меньше, чем опубликованных.
И еще одно наблюдение. Касается оно характера содержания исследовательских усилий. Задумав определенную тему, историк приступает к сбору фактов. Работа эта ведется практически одновременно в разных местах: исследователь переходит из архива в архив, из библиотеки в библиотеку. Везде свои порядки, которые следует строго соблюдать. Занимаясь сбором материалов, втягиваясь в достаточно монотонную работу, неизбежно попадаешь во власть производственного режима. Выявление фактов становится психологически все более привычным, знакомым делом, обычно растянутым на многие недели и месяцы. Но вот наступает время, когда приходит осознание того, что материала собрано достаточно, нужно приступать к его систематизации и описанию. И здесь требуется период адаптации к новому виду труда, возвращение к стереотипу создания текста (если работа делается не в первый раз). Я на собственном опыте неоднократно переживал трудности (пусть не очень существенные) перехода от одного вида работы к другому.
Такая сложная, многогранная, внутренне противоречивая тема, как история казачества, потребовала тщательной разработки и общего замысла, и структуры изложения. А материализация намеченного плана была невозможна без выбора если не новых, то нередко по-новому, самостоятельно дифференцированных способов осмысления и донесения до читателя увиденной автором основной исторической истины. Исследователь, прежде всего, должен разобраться с темой для себя, выверить все ее позиции, чтобы затем принять всю полноту ответственности за будущий труд. При этом структуру текста всегда определяют выявленные факты.
С самого начала у меня не было и тени сомнения, что должна была изучаться политическая история казаков, а никак не этническая (хотя и для этнографов в казачестве проблем более чем достаточно). Потрясения, которые пережило в XX веке казачье население, и вызывались, и были, по сути, фактором политического порядка, а не взрывом, вызванным этническим своеобразием. Во-вторых, и это главное, объяснения казачьего вопроса во всей его сложности в советской историографии не было. Справедливости ради подчеркнем: он остается нераскрытым и сегодня. Но теперь уже не из-за замалчивания или сокрытия «острых углов», а из-за позиций типа тех, которые отстаивает Ратушняк.
Я в свое время поставил перед собой ясную цель: внести посильную лепту в объяснение одной из проблем XX века – трагедии казачества. Здесь огромное значение имеют личная политическая ориентация автора, его социальная и нравственная убежденность. Для меня, внука погибшего красноармейца Стальной дивизии Д. П. Жлобы Ивана Ивановича Мелещенко, сына коммунистов – участников гражданской войны и социалистического строительства, ветеранов Великой Отечественной войны, свидетеля величайшего подвига нашего народа и большевистской партии в борьбе с фашизмом, три десятилетия состоявшего в КПСС (в партию я вступил в 1961 году, в один год с Ельциным и Горбачевым), профессионального историка, исходным было и остается признание объективности, а следовательно, несомненной исторической целесообразности сначала буржуазно-демократической, а потом социалистической революции в России, ибо только последняя - закономерная
ступень социального протеста, как подтвердил реальный опыт, установила строй, который смог осуществить самую радикальную модернизацию государства, общества, экономики, социальных проблем огромной страны, догнав всего за несколько десятилетий передовые страны мира. Неотвратимость революционных трансформаций, связанных с ними жертв была подготовлена длительным, откровенно эгоистичным, грубым и преступным отношением к своему народу самодержавия, аристократическо-дворянской элиты, показавших своим правлением полную неспособность хотя бы на сколько-нибудь эффективные эволюционные реформы.
Из указанной основной позиции вытекал следующий, для меня генеральный вывод: предреволюционные манипуляции с казачеством царизма, а потом Временного правительства говорили о том, что старая элита изо всех сил, до последней возможности цеплялась за ускользавшую из ее рук власть, пыталась защитить себя, собственное, уникальное в своей привилегированности положение, старые порядки от грозно приближавшегося вала народного негодования. Помещичье-буржуазные круги в дни революции с особой силой продемонстрировали собственный эгоизм, свое неподвластное никакому реформированию, извечно враждебное, проникнутое классовой ненавистью отношение к трудящимся. Логика этой общеизвестной очевидности властно подсказала главный рабочий подход, выдержанный во всей книге. Он в следующем: из всего спектра характеристик казачества прежде всего следует учитывать предопределенную ему царским государством политическую и военную роль.
Любая организация или общность, находящиеся под покровительством государства, создаются для чего-нибудь. Иначе их появление и существование лишаются смысла. Для чего-то царизмом было организовано и всячески поддерживалось казачье сословие. Уж, во всяком случае, не для того, чтобы любоваться его этническими особенностями. На кубанское казачество помещичьим государством были возложены очень обременительные и ответственные задачи. Они заключались, во-первых, в повышении мощи российской армии в завоевании с одновременной колонизацией Северо-Западного Кавказа; во-вторых, в участии в подавлении революционного движения в стране. Эти задачи представлялись настолько существенными, что царизм уделял исключительное внимание заботам об укреплении кубанского отряда сословного войска. Если бы не такая поддержка, казачества в том его виде, в котором оно подошло к началу XX столетия, не существовало бы. Составлявшие его основу станичники быстро превратились бы в обычных южнорусских селян. Таким образом, корни казачьего субэтноса славянства следует искать не столько в переплетениях этнического развития, сколько в политике самодержавия. Решающая роль государства в сохранении обособления казачества не вызывает сомнений, причем именно царского государства помещиков, дворян, буржуазии. Для сравнения можно отметить, что нынешнее Российское государство поддержать сословное возрождение казачества не в состоянии. Современная Россия унаследовала от советского общества такую социальную структуру общества, в котором социально-классовой основы для официального выделения особого слоя населения нет. Чтобы возродить, то есть воссоздать кубанское казачье сословное войско, потребовалось бы вернуться к монархическому строю, восстановлению помещичьего землевладения и всевластия помещиков. По всей видимости, это произойти не может. Поэтому, несмотря на все усилия казачьих лидеров, неплохо эксплуатирующих авторитет прошлых высот казачества, и даже учреждение поста советника Президента по вопросам казачества, принятие в 2005 году закона о казачьих объединениях, создать из нынешних любительских казачьих организаций что-то действительно серьезное, общегосударственное не удается. И не нужно быть оракулом, чтобы сказать: и не удастся, потому что сегодняшнее Российское государство в вооруженной защите со стороны групп станичников, претендующих на особое положение в обществе, не нуждается. То есть для роли казаков в стране, хоть в какой-то мере напоминающей их значение до революции, оснований нет.
Ратушняка обижает, что я написал о том, что на казаков якобы сильно действовал монархический яд, а офицеры «пили эту монархическую сивуху с упоением». Готов сделать пояснения. Как видно из приведенных высказываний и из тех, что последуют ниже, Ратушняку нравится царское государство. Эта позиция понятна. Она нужна для оформления идеологии казачьего возрождения. Как же без признания высокого предназначения царизма говорить о сословном казачестве? Оно ведь и начиналось с щедрого дара императрицы казакам кубанской земли. На казачьем гербе инициалы императоров, под знаменами которых служили разные поколения казаков. На восстановленном памятнике, посвященном казачьему войску, золотом выбиты изречения из царского манифеста по случаю 200-летия Кубанского казачьего войска. Скоро краснодарцы вновь будут лицезреть памятник Екатерине II - «матери» кубанского казачества. Помня об этом, нельзя, однако, забывать, что век Екатерины был апогеем крепостничества, что царица была палачом Е. И. Пугачева, раздала своим фаворитам многие сотни тысяч крепостных крестьян. Нынешним возродителям нужен позитивный блеск самодержавности, гром побед российского царского оружия. Без такой патетики казачья история необъяснима. Но ученый должен быть последовательным, никогда не забывать о социальной сущности самодержавия, об отношении к нему разных людей и разных частей российского общества в разные периоды. Монархизм в конечном итоге привел страну к величайшей революции. В этом главный, неопровержимый момент истины всего прошлого России. Считать, что жизнь «под крыльями двуглавого орла» была гармоничной, благополучной, оснований нет. Гнев восставшего народа был направлен на безнадежно архаичные порядки и социальные силы, пестовавшиеся царизмом, делавшие существование народа невыносимым, то есть самодержавие выступало злейшим врагом трудящихся масс – своих верноподданных.
Начиная с углубления кризиса крепостнической системы в конце XVIII века и далее, логика социального развития России неотвратимо поставила в повестку дня ее истории упразднение монархии. Глубокая, осознанная ненависть к самодержавному режиму – опоре позорного крепостного угнетения, надругательства над народом – пронизывает передовую общественную мысль от Радищева и декабристов, Герцена и народовольцев. Идея физического истребления царя придумана не большевиками. Не их представителю принадлежали пламенные слова:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
А. С. Пушкин. Вольность. Ода.
Наш величайший национальный поэт предрекал:
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.[5]
Так что большевики всего лишь приняли давно возникшую историческую эстафету и довели ее до трагедийного финала. Могло бы его не быть? Только при условии, если бы самодержавие было в состоянии трезво оценить собственную бесперспективность и уступить место у властного руля общества другим, более современным силам. Но на такое оно было неспособно. На основе высокой сознательности и самокритичности, без боя от почетных управленческих рычагов, дающих огромные привилегии и высшее наслаждение - наслаждение властью, добровольно не уходил ни один класс, ни одна элита - от королей и царей до коммунистов и националистов. Их всех всегда и везде приходилось свергать в упорной, ожесточенной, нередко беспощадной борьбе, силой оттаскивая от ставшей привычной, «своей» государственной кормушки, за которую всякий раз свергаемые держались до последней крайности, принося неисчислимые беды тем, кому они обязаны были служить.
Здесь у нынешних возродителей казачества явно узкое место. Они не могут не знать о давней всероссийской традиции отрицания самой идеи самодержавности, о том, каких огромных усилий и жертв потребовала вековая борьба с царизмом. Пытаться поднимать сегодня (хотя бы на словах) авторитет самодержавной власти - значит впадать в маразм отрицания уже состоявшегося приговора истории.
В наши дни стали обычными публикации об императорах, старых сановниках, деятелях белого движения, подвигах казаков - покорителей Кавказа. Так, 18 мая 2004 года краевая газета «Кубанские новости» поведала о 136-летии со дня рождения Николая II, поместив его портрет. В информации, в частности, сказано о завещании Александра III сыну: «...Помни: у России нет друзей. Нашей огромности боятся... В политике внутренней прежде всего покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годину бед. Укрепляй семью, потому что она – основа всякого государства».
Думается, Александр III допустил существенный промах, забыл о народной мудрости: на Бога надейся, а сам не плошай! Ему бы, помимо церкви, посоветовать молодому самодержцу покровительствовать также многим десяткам миллионов трудящихся – абсолютному большинству угнетенного населения империи, сориентировать его на глубокие, давно назревшие реформы, которые дали бы рабочим 8-часовой рабочий день, достойные условия существования, передали крестьянству хотя бы половину помещичьих земель, по примеру США, Англии, других передовых стран ввели бы демократические отношения в обществе, отменив кричащие привилегии аристократии, обуздали бы плутократов, снизили бы налоговую кабалу на мужиков, и, глядишь, обошла бы Русь-матушку кровавая революция стороной. Ан нет. Не возжелали самодержцы, ни отец, ни сын, увидеть гигантские общественные антагонизмы, которым нужно было уделить немедленное внимание. Такой расклад делает весьма туманной идею возрождения казачества и для самих казаков, и для наблюдающих за ними. С одной стороны, для них необходимо демонстрирование преданности памяти царизму, реабилитации белогвардейщины, чтобы получить признание в глазах потомков белой эмиграции в СТТТА, в распоряжении которой остались старинные казачьи регалии. Заполучить их была мечта возродителей. С другой – возрождаемые казаки, отворачивающиеся от советского антиказачьего прошлого, не могут не считаться с некоторыми советскими атрибутами - например, орденами и медалями ветеранов Великой Отечественной войны, записавшихся в новое войско. Нынешние казачьи руководители участвуют в торжественных ритуалах, родившихся в советское время, – празднованиях 23 февраля, 9 мая. Состыковать разное в казачестве - монархизм, защиту белогвардейщины, борьбу за революцию красных казаков, вклад казаков в коллективизацию станицы, героизм советских защитников Родины, а теперь еще и учесть интересы закордонных блюстителей казачьих традиций - дело едва ли выполнимое. На декларации наших «новых» казачья колония в США реагировала настороженно. Думается, за океаном живут люди умные, понимающие, что происходящее ныне на Кубани, имеющее отношение к казачеству, на деле является всего лишь местной издержкой демократических параметров современной политической жизни России. У них могут быть сомнения в ненастоящности возрождения.
Современные казаки-эмигранты видят, что старую обширную войсковую земельную латифундию - экономическую основу войска - государство возвращать не собирается. Соответственно о восстановлении былого казачьего единоличного хозяйствования не может быть речи. Нынешние казаки, точно так же, как все российские не-казаки, работают в обычных современных учреждениях и на предприятиях. Казаками они становятся, когда по случаям одевают на себя черкески и папахи. Во-вторых, ныне никакой казачьей службы вообще (не говоря уж об обязательной пожизненной) не существует. Нет ни конных казачьих полков, ни пластунских батальонов. Некоторые из подавшихся в казаки в армии не служили и уж точно не знают, как оседлать лошадь и с какой стороны на нее взбираться. Из войсковой функциональности нынешние казаки оставили за собой только марширование по праздничным датам перед телекамерами в экзотической одежде. Их воинственный вид им нравится. Но не мешало бы подумать о большинстве земляков, которые смотрят на эти представления с саркастическими усмешками. Казачье шефство над некоторыми частями Российской Армии достаточно условно, не может иметь массового, серьезного государственного значения. Правда, казачьи общины могут использоваться для нейтрализации на местах незаконных мигрантов, а в перспективе – возможных оппозиционных проявлений по усмотрению своих лидеров – атаманов. Как известно, на Кубани уже имели место расправы казаков с нерусскими студентами, порка плетьми цыган. В-третьих, в казаки записалось неизмеримо меньше наших сограждан, чем было членов сословия до революции. По переписи населения России 2002 года определили свою национальность как казаки по всем районам страны всего 140 тысяч человек[6]. В-четвертых, царское казачье войско имело разветвленную военную организацию. Сегодня ее представляют один казачий генерал, несколько полковников, войсковых старшин и т. д., присвоивших себе старинные чины произвольно, равно как похожие на царские разные значки. В совокупности такие действия вызывают впечатление какого-то политизированного под ретро маскарада, игры в казаки для взрослых. Время от времени устраиваемые казачьи собрания в бывшем здании дома политпросвета крайкома КПСС давно воспринимаются кубанцами как весьма посредственные спектакли самодеятельного драмкружка при Государственном академическом казачьем хоре.
Спрашивается, зачем было вновь открытому Кубанскому кадетскому казачьему корпусу присваивать имя последнего наказного атамана на Кубани М. П. Бабыча, какая необходимость толкнула на установление мемориальной доски В. Г. Науменко? Оба этих генерала никакими особыми боевыми доблестями не отличались. Бабыч был одним из многих казачьих помещиков. Какой пример из его жизни могут взять себе за образец молодые кадеты-казаки? О Науменко сообщается, что он спас исторические регалии кубанцев. И ничего не говорится о его сотрудничестве с немецко-фашистскими захватчиками. В Российской государственной библиотеке сегодня любой желающий может просмотреть гитлеровский журнал «Казачьи ведомости». Его № 9/10 за март-апрель 1944 года открывает информация: «От Генерала добровольческих войск. Учреждено Главное управление казачьих войск. Главное управление казачьих войск является представительством перед Германским Командованием для защиты казачьих прав и состоит из следующих лиц: Генерал Краснов, начальник, Генерал Науменко, Полковник Павлов, Полковник Кулаков. 31 марта 1944 г. Кёстринг. Генерал от кавалерии»[7].
В том же номере журнала на странице 31 читатель увидит фотографии, на которых запечатлены улыбающиеся боевые соратники. Они и подписи под ними – красноречивые свидетельства. Вот эти подписи: «Единая семья. Слева направо: войсковой старшина Кононов, генерал Шкуро, генерал-майор Науменко, полковник фон Бозе и подполковник фон Шульц»; «Генерал-майор В. Науменко, полковник фон Бозе и войсковой старшина И. Кононов».
Для чего гитлеровского прислужника преподносить казачьим героем? Как известно, ряд членов единой семьи, в которую входил Науменко, были казнены – повешены по приговору советского трибунала. Недавно Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации отклонила просьбу о реабилитации, то есть признала их предателями, сочла тот приговор справедливым. Науменко оказался или похитрее, или посчастливее своих коллег, избежал ареста. Если бы он был пойман советскими органами, то ему также вполне могло быть предъявлено государственное обвинение. И вновь вопросы: чему может научить казаков пример деятельности Науменко? Почему бы казачьему учебному заведению в Краснодаре не присвоить имя, например, кого-то из маршалов Советского Союза - С. М. Буденного, Г. К. Жукова или генералов Л. М. Доватора или Н. Я. Кириченко - славных полководцев? Или, если возродительская ненависть к советской истории непреодолима, почему бы учебному заведению не присвоить имя А. В. Суворова, М. И. Кутузова или М. Д. Скобелева, под командованием которых служили казаки? В любом случае это было бы гораздо оправданнее, чем воспитывать нынешних школьников-кадетов под покровом памяти о заурядном царском областном администраторе.
Названные жесты, что называется, шиты белыми нитками. Они явно рассчитаны на одобрение из-за океана. Стоит ли платить такую нравственную цену за то, что казачьи регалии поменяли место своего хранения в США на экспозицию в храме, вновь отстраиваемом в Краснодаре?
Между прочим, белые эмигранты, фактически стоявшие у истоков современного возродительства, не скрывали своей приверженности к монархизму. В этом убеждают публикации в эмигрантских изданиях. Так, «Кубанское казачество. Историко-литературный и иллюстрированный журнал» (Париж) в № 1 за 1931 год поместил статью «Войсковой праздник», в которой писалось: «Долгое, очень долгое время день Покрова был общеказачьим войсковым праздником для всей Кубани. Многовековая, тысячелетняя традиция эта была нарушена только в 1830-х годах. ...Для казачества было введено новое положение; тогда же император Николай I назначил Войсковым Атаманом всех казачьих войск своего сына наследника цесаревича Александра Николаевича, и день его тезоименитства – день Св. Александра Невского – 30 августа был сделан Войсковым праздником казачьим, в том числе и на Кубани». А позднее «...день именин наследника Алексия (так в тексте. - И. К.), по старой же традиции, снова стал днем Войскового праздника, со всеми его торжествами... На эмиграцию мы вышли со старым Войсковым праздником 5 октября»[8]. И в смене праздников отразился процесс перехода казачества от досословного состояния в войсковое сословие.
Ратушняк написал: Куценко «считает, что казаки были активными проводниками реакционной царской политики... в отличие от Щербины он во всем обвиняет казаков...» Обвинять - это из судейской практики (хотя, скажем прямо, на Северном Кавказе, как и в других местах, миссия войскового сословия далеко не является субэтнической). А перед Куценко стояла объективная научная задача: выяснить социальный типаж дореволюционного казачества, который дальновидно маскировал Ф. А. Щербина и который не хочет сегодня признавать Ратушняк. У нас было достаточно оснований, которые мы представляли в печати, чтобы заявить: «После ликвидации крепостного права, резкой перемены курса в сторону капиталистической перспективы казачье сословие осталось наиболее монархическим образованием. Почему? В то время, когда товарно-денежные отношения безжалостно сокрушали пережитки феодализма, не щадя даже помещичьей собственности и благополучия дворянства, казачье войско было единственной общенациональной структурой, благополучие и сама жизнь которой всецело продолжали базироваться на принципах векового прошлого, на монаршей воле. В пореформенное время казачество осталось реальным слепком столь милого для помещичьих кругов и правящей имперской элиты старинного нравственного комплекса, выросшего из сословно-дворянского понимания права землевладения за службу, феодального долга перед царем и представлявшими его инстанциями»[9].
Вновь выявленные материалы позволили высказаться более определенно: «Самое яркое и значимое свидетельство... заключается в неопровержимом уточнении социальной сущности казачества конца XIX века. Оно являлось наиболее монархическим из всех имевшихся тогда в России общностей. Причем это качество носило подчеркнуто обслуживающий помещичье-буржуазный режим характер. Ибо весь существовавший общественный и политический строй, следовательно, все его казенные составляющие являлись таковыми. Но больше не было ни одной другой организованной, устойчивой, массовой структуры, которая могла бы сравниться с казачьей по силе пронизывающего ее царистского духа и традиций, служебной ответственности перед самодержавием. Следует с полным основанием утверждать: казачье войсковое сословие в его официальном выражении стало воплощением и столпом монархизма. Его национальная принадлежность к русскому народу и особенности этнического самовыражения были общеизвестны. В тогдашней обыденной жизни, с точки зрения политических приоритетов, они, однако, имели вторичное, подчиненное официальной функциональности войска значение. В свое время В. И. Ленин отметил: положение слоев, из которых берется прислуга, соединяет «очень умеренную дозу народолюбия с очень высокой дозой послушания и отстаивания интересов барина»[10]. Социальный типаж лакея самодержавия как идеал казачьего служения навязывался станичникам арсеналом воспитательного воздействия, со временем был принят казачьей массой. Тут уместно оговориться: наверное, не всей, были казаки, которым претила такая предназначенность, что вполне возможно. Но мы имеем в виду официально сформулированное отношение монархического государства к войсковому сословию и реагирование на него сословия как такового. Отказываться от этой имевшей место реальности сегодня - значит идти против истины»[11].
Но является ли приведенное обобщение обвинением казаков? Разумеется, нет. Адресат, ответственный за сложившееся тогда положение, известен. Это государство царской самодержавности, итогом длительной, целенаправленной политики которого стали противопоставление казачества родному народу, превращение его в послушную царизму консервативную силу.
Совсем недавно на страницы периодики края вырвался, наконец, пример признания лакейской по отношению к самодержавию роли дореволюционного казачества. Речь идет о двух казаках из царского конвоя, оставшихся за рубежом при престарелой бывшей императрице Марии Федоровне, матери Николая II, прах которой решено перезахоронить в петербургском Петропавловском соборе. Обслуживавший ее казак Тимофей Ксенофонтович Ящик в своих воспоминаниях написал: «Ведь самое заветное желание у казаков – служить любимому царю и быть вблизи его»[12]. К такой наиболее желательной для монархистов формуле сводился итог всего исторического развития казачества в романовском царстве. Услышали бы подобное С. Разин, Е. Пугачев, К. Булавин, запорожцы! Свободолюбие, демократизм, представления о порядочности у казачества с лакейской ролью даже при самых высоких персонах самодержавия несовместимы. Подлинно народным предназначением казака была не участь заботливого о своих господах слуги, а защитника Родины, противника социального угнетения. Чтобы смыть с казаков позорную вековую скверну монархизма, потребовались очистительные грозы российских революций, тернистый жертвенный опыт гражданской борьбы.
Видимо, Ратушняк разделяет взгляды Т. К. Ящика. Во всяком случае, его явно задели мои слова о том, что казачьи офицеры «пили монархическую сивуху с упоением». Обидно за царя-батюшку!
Мы не отказываемся ни от одного из своих слов. Приведенное относится к цитированию полковника П. Н. Каменского из станицы Роговской – участника застолья в Петербурге в присутствии царя и его детей, которое было посвящено 100-летию императорского конвоя. В ответ на тосты за верных казаков «.. .у каждого из нас в душе поднялось чувство бесконечной преданности обожаемому государю и готовности отдать жизнь за него»[13]. Но, во-первых, считать высшим смыслом служения казаков личную охрану царя и «августейшего» семейства низменно. М. Ю. Лермонтов назвал придворную клику «жадною толпой стоящие у трона. Свободы, гения и славы палачи». Восемь десятилетий спустя после появления его стихов «На смерть поэта» придворная камарилья, пополненная казаками, стала не лучше, а намного хуже, так как в геометрической прогрессии углубились противоречия в империи, соответственно выросли паразитизм и аморализм властвовавших кругов. Во-вторых, заверения конвойцев оказались фальшивыми. Ни один лейб-офицер или казак вопреки верноподданническим чувствам из-за царя с жизнью не расстался. В трудные для Романовых дни бежал за границу командир конвоя, немец Г. Г. фон Габбе, входивший в ближайшее окружение царя, щеголявший в кубанской черкеске. Никто из блистательных офицеров, таких красивых, бравых и с виду очень грозных, в полной мере пользовавшихся преимуществами приятной, щедро оплачивавшейся казной жизни при дворе, всякий раз уверявших царя в преданности ему до последнего вздоха, не ударил, как говорится, палец о палец, чтобы как-то обезопасить семью «сюзерена», например, проявить инициативу – организовать диверсионную группу для ее спасения где-нибудь на перегонах Питер – Москва или Тобольск – Екатеринбург. Революционная-то охрана тогда ничего серьезного собой не представляла. Вот был бы сюжетец для сегодняшнего телебоевика сериала «Падение империи»! Вспомним вымысел А. Дюма о благородной попытке четырех мушкетеров вызволить из неволи несчастного Карла I Стюарта. Но приспособленец-карьерист – подлая должность. Он всегда трус. Пестовавшийся более сотни лет казачий конвой на деле оказался не более чем придворным маскарадным приложением, хорошим только в праздники. «Обожавшие» императора офицеры попросту сразу смирились с его арестом, то есть фактически сдали его большевикам. Таким оказался позорный финал казачьего монархизма. Благополучно пережил расстрел своего подопечного, его семьи и эмигрировал также весь прочий состав конвоя, который за границей долго демонстрировал запечатленные на фотографиях для потомства строевые артикулы с обнаженными шашками и без них, превратив окончательно солдатское умение в цирковой балаган. Накануне революции монархическая идея, карьеристские расчеты ее заявителей и защитников были лживым нравственным суррогатом, подлинной духовной сивухой. Никакого почтения к царизму, результатам осуществления его власти для народа и сегодня быть не может. В оценках самодержавия мы предпочитаем оставаться не с Ящиком и Ратушняком, а с Пушкиным и Лермонтовым.
* * *
Сегодняшняя резко отрицательная к советскому времени, нагнетаемая СМИ струя в общественном сознании закономерна. Ее инициируют победившие «новые» классовые силы в интересах оправдания государственного переворота в России начала 90-х годов, сохранения установившегося в его результате режима. В историографии возникшая вдруг антисоветская направленность имеет свою специфику. На наш взгляд, она заключается в том, что в сфере исторического интерпретирования многие авторы повернули на 180° в своих оценках проблем, всего лишь изменив симпатии и эмоциональности. Гораздо более редкими являются случаи, когда историки ранее тщательно скрывали свои антисоветизм и антикоммунизм и только теперь, наконец, получили возможность выразить это открыто. В публикуемых материалах акцент стал делаться на сенсации с изобличением свергнутой системы, партийных лидеров, показ патриотизма царской и белой армий и т. д. Но широкой источниковой базы для новых выводов принципиального порядка не создано. В большинстве случаев пересказывается давно известное, введенное в научный оборот при Советской власти, только со знаком минуса. Такое пере-изображение всегда сложно. Оно, как любое фальсифицирование на первых порах, обычно носит особо заметный налет предвзятости, неубедительности. Воинственно же разоблачительская тональность только усиливает комичность некоторых доводов. Нам приходилось отмечать: «.. .Хотя бы приближенная к бывшим реальностям картина может быть получена, только если всматриваться в нее повнимательнее, привлекая дополнительные сведения. В постсоветское время многие авторы, руководствуясь, казалось бы, новаторским стремлением отбросить тенденциозность парткоммунистической заостренности, дать нейтральное прочтение минувшего, оказались не в состоянии представить новое качество исторической аналитики, на деле ограничивают количество привлекаемых к исследованию фактов, приводя лишь некоторые из них. Ущербность такой позиции очевидна. В результате предпринимаемые в пику апологетике Советской власти усилия, даже с искренними демократическими помыслами, выливаются в благостную политизированную идиллию, защиту власти дореволюционной, пострадавшей. В лучшем случае, как говорят философы, в переживание deja vu – неправильное воспроизведение в памяти некогда пережитого»[14]. Обычно же нынешний антисоветизм осознанно преднамерен.
Из огромного потока современной исторической продукции приведем только пару примеров.
Особенно много фальсификаций истории 2-й мировой войны. Газета «Аргументы и факты» опубликовала интервью А. Н. Яковлева, заслуженного ветерана Великой Отечественной войны, бывшего члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС, одного из главных архитекторов перестройки. Материал назван «Войну надо очистить от вранья». Он сообщает, что цифра наших потерь убитыми значительно занижена: «...на самом деле - более 30 млн. Это горькая правда Победы. Германское командование назвало цифру пленных с советской стороны – 5 270 000 человек. Точных наших данных нет до сих пор. За время войны только военными трибуналами было осуждено 994 000 советских военнослужащих, из них свыше 15 700 приговорены к расстрелу, то есть практически пятнадцать дивизий были уничтожены сталинской властью»[15]. А. Н. Яковлев сказал: «И каких-либо похвал Сталину вы от меня не дождетесь. Пусть люди что хотят, то и говорят. Это же надо, не уставая, лично подписать 366 списков на расстрел 44 440 человек во время репрессий 1937-1938 гг.! Это же документ. И я хочу сказать людям, которые сейчас на митингах и разных сборищах таскают портреты Сталина: это вы держитесь не за древко, а за кость... ноги расстрелянного Сталиным человека»[16].
Яковлев, пожалуй, самый радикальный критик советской системы. Он и раньше заявлял: «...Господин Ульянов, больше известный широкой публике под фамилией Ленин, и господин Джугашвили, больше известный широкой публике под фамилией Сталин, создали в России по существу фашистское государство. Это большевики первыми создали концлагеря для инакомыслящих. Потом их опыт повторил Гитлер. Это Ленин ввел в систему заложничество. Это Ленин впервые написал, что надо расстрелять каждого десятого. Это Ленин, когда оборонялись против Юденича, приказал впереди поставить «буржуев и обывателей», которые своими телами прикрыли бы Красную Армию... Для маскировки фашистского существа режима мы говорили об интернационализме, о дружбе народов, уничтожали гитлеризм, когда он стал смертельной угрозой для нашего государства»[17].
К счастью, приведенное осталось личным мнением Яковлева. Насколько нам известно, ни один серьезный ученый на его вывод не опирается.
А вот другое мнение: «В честь великого Сталина 18 декабря в Москве, в ДК «Красный Октябрь», МГК КПРФ проводит торжественный вечер, посвященный 125-й годовщине со дня рождения И. В. Сталина... 21 декабря состоится возложение цветов к могиле И. В. Сталина у Кремлевской стены. Сбор участников в 11.00 у памятника Г. К. Жукову»[18]. Куда податься желающему разобраться в проблеме? Расстреливать политических противников, а тем более невинных аморально. Кровавые злодеяния Сталина забыть, а тем более простить невозможно. Но яковлевская позиция чревата другим враньем: ведь Сталин был Верховным Главнокомандующим сражавшейся страны, Победа одержана под его руководством, в том числе А. Н. Яковлевым, солдатом Красной Армии. Вина за террор не вычеркнет имя Сталина из истории и, в частности, из борьбы с фашизмом. Справедливости ради следует подчеркнуть: только при Сталине наша Родина достигла самого высокого уровня могущества и международного авторитета за всю свою историю, повторить которые в обозримом будущем вряд ли удастся.
Широко известна высокая оценка Сталина У. Черчиллем, Ф. Рузвельтом, советскими полководцами, в том числе в свое время подвергшимися репрессиям. На наш взгляд, полезно прислушаться к характеристике Сталина, которую дал маршал Г. К. Жуков: уже в начале 30-х годов Сталин «стал полным диктатором». Послушное ему окружение принимало к исполнению все его указания, «прославляя его имя как величайшего вождя, нередко опуская при этом имя В. И. Ленина. Так было положено начало культу личности, принявшему в последующие годы чудовищные размеры. Так был создан идол и быстро начали плодиться идолопоклонники... Особенно тяжкая пора наступила для партии и народа в 1937-1939 годах, когда из-за навеянного страха и отсутствия в Политбюро ЦК партийной чуткости по вине Сталина были загублены многие тысячи виднейших работников партии, Вооруженных Сил - преданных патриотов Родины и талантливых руководителей страны. Конечно, Сталину нельзя простить то, что по его указаниям были загублены многие тысячи ни в чем не повинных людей, искалечена жизнь их детей и членов семей. Но будет неправильным обвинять только одного Сталина. Вместе с ним, разумеется, должны отвечать и другие члены тогдашнего Политбюро, которые были в курсе всей антипартийной вакханалии, особенно творимой органами НКВД во всех уголках нашей страны. На июньском Пленуме ЦК1957 года, когда обсуждалась деятельность группы Молотова, Кагановича, Маленкова и других, мною была оглашена часть списков, представленных Сталину Ежовым и другими работниками НКВД. Включенные в списки лица были без суда утверждены к расстрелу Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем... Под конец войны, точнее после битвы на Курской дуге, Сталин в целом неплохо разбирался в военных вопросах. Однако здесь я должен подчеркнуть то, что Сталин при проведении крупнейших операций, когда они нам удавались, как-то старался отвести в тень их организаторов, лично же себя выставить на первое место...»[19].
Так что сегодня выносящие не от хорошей жизни портреты Сталина на протестные митинги, знающие о старом советском терроре и его вовсе не оправдывающие держат не яковлевскую кость расстрелянного человека, а древко Знамени Победы над гитлеровской Германией.
Еще пример из другой области, замеченный Сергеем Георгиевичем Кара-Мурзой: «Вот статья Н. Козловой, ст. н. с. Института философии АН СССР, в престижном академическом издании «Общественные науки и современность» (1991, № 2). Она попалась на глаза случайно, но таких статей тьма, и эта вполне представительна. В ней в целом отвергается все культурное строительство в СССР, советский тип образования и, в общем, тип советского образованного человека. Автор проводит, как он выражается, «культурно-антропологический анализ». Исходный тезис такой: «в 20-е годы культурный уровень общества в целом существенно снизился».
Статья содержит местами верные наблюдения и переполнена злобой – к чему? К тем, кого Советская власть ввела в круг универсальной культуры: «Ветер революции вымел на поверхность исторической жизни множество людей, живущих в мире связей личностного типа, характерных для традиционных доиндустриальных обществ. Это люди безъязыкие, молчащие от дурости и угнетения... О какой науке они мечтали - сказать трудно». Далее следует издевательский анекдот, мол, «страна мечтателей, страна героев». То ли дело на Западе, где все делалось правильно. И опять верные наблюдения вперемешку со злобой: «В результате оказалась освобожденной архетипическая фантазия низов, которая выплеснулась из цивилизационных рамок и разлилась по поверхности общества... Открылись десятки университетов, появились новые тысячи научных работников. Организация образования для тех слоев, которые были отчуждены от культуры, стала способом достижения всеобщего равенства... Новых, «красных», студентов отличал удивительно низкий уровень грамотности, результатом же стала деградация университетов...» За всем этим – ностальгия по мифической царской России с высоким культурным сообществом: «Вхождение в это сообщество требовало длительного систематического труда. Кроме того, существовал и действовал закон о кухаркиных детях». Странно еще, что советская философия не сожалеет о телесных наказаниях – ведь наверняка считает себя демократкой. Философский пафос этого антисоветизма, на мой взгляд, заключается в отрицании народной культуры в пользу культуры сословной для какого-то привилегированного менынинства... Мне, например, кажется дикой сама идея, будто ликвидация неграмотности почти сотни миллионов человек совместима с формулой «общее снижение культурного уровня» ...Козловой интересно лишь то, что происходит в тонком слое элиты, а 85 % населения, крестьяне, для нее как будто вообще не существуют. Как не существует и миллионов жителей Азии»[20].
К мнению С. Кара-Мурзы добавим: достойный ответ козловым из 1923 года дает, например, ректор Кубанского медицинского института, крупный патологоанатом, автор способа сохранения тела В. И. Ленина, профессор Н. Ф. Мельников-Разведенков. В своем интервью он заявил: «.. .Пролетарское студенчество прежде всего прямо поражаёт своей горячей жаждой серьезных и глубоких знаний.