Адыги - Новости Адыгеи, история, культура и традиции » Статьи » История » Жизнь и творчество Федор Федорович Торнау

Жизнь и творчество Федор Федорович Торнау

Жизнь и творчество Федор Федорович Торнау
История
admin
Фото: Адыги.RU
15:24, 03 октябрь 2021
1 563
0
Незадолго до прибытия Торнау в Пятигорск был закончен политический процесс над декабристом С. М. Палицыным, пятигорским окружным врачом Н. В. Майером и местным городничим Ваневым. Им приписывались многие политические "грехи", в частности Палицын обвинялся в обширной тайной переписке с декабристами 3. Г. Чернышевым, М. П. Малютиным (племянник К. Ф. Рылеева) и И. П. Жуковым. Однако процесс провалился. Далеко не последнюю роль в исходе дела сыграло благожелательное отношение к арестованным Г. В. Розена и А. А. Вельяминова.
Жизнь и творчество Федор Федорович Торнау
Незадолго до прибытия Торнау в Пятигорск был закончен политический процесс над декабристом С. М. Палицыным, пятигорским окружным врачом Н. В. Майером и местным городничим Ваневым. Им приписывались многие политические "грехи", в частности Палицын обвинялся в обширной тайной переписке с декабристами 3. Г. Чернышевым, М. П. Малютиным (племянник К. Ф. Рылеева) и И. П. Жуковым. Однако процесс провалился. Далеко не последнюю роль в исходе дела сыграло благожелательное отношение к арестованным Г. В. Розена и А. А. Вельяминова.
И уже совсем к моменту появления Торнау в Пятигорске здесь возникло новое "дело", связанное с именем A. А. Бестужева-Марлинского и того же Н. В. Майера. В этом "деле" также упоминаются, по разным обстоятельствам, декабристы В. М. Голицын, 3. Г. Чернышев, С. М. Палицын, М. П. Малютин, В. С. Толстой и С. И. Кривцов 150. Предыстория этого "дела" такова.
В мае 1835 г. Бестужев из Екатеринодара обратился к генералу Вельяминову, которого сам он характеризовал как "отличного генерала и отличного человека", с просьбой о помощи. По получении "отчаянного письма" серьезно больного декабриста генерал, ничего не сообщив даже командующему Отдельным Кавказским корпусом, тотчас дал ему разрешение отправиться в Минеральные Воды. В Пятигорске Бестужев встретился с B. Голицыным и ставропольским своим приятелем доктором Н. Майером. Вместе с последним он поселился в одной квартире. Доктор взял на себя лечение Бестужева 151. И... возникло новое "дело".
Однако обо всем этом Торнау ничего не напишет. И это очень жаль. А знал он, надо полагать, немало.
Весьма возможно, что Торнау был слишком отвлечен планом своего предприятия, от исхода которого зависела его дальнейшая карьера. Во всяком случае, в рассматриваемое время он был занят "бумажной войной" против тех, которые "лишают средств" его, в то время как князю Шаховскому они были даны "с излишком", а между тем возложенное на Торнау поручение "во сто крат труднее, опаснее и более требует издержек" 152.
Не задерживаясь долго в Пятигорске, где он "привел в порядок... путевые записки" 153, Торнау едет в Прочный Окоп - резиденцию командующего правым флангом Кавказской линии. Эта крепость стояла на самом высоком месте правого берега Кубани, и через нее шел путь из Ставрополя на Лабинскую линию. Недалеко от крепости, между реками Уруп и Сагуаш (Белая), были расположены полукругом абазинские аулы Башилбай, Там, Кизилбек, Шегирей, Баг и Бракий (Баракай). За р. Сагуаш начиналась земля абадзехов, далее жили шапсуги и натухайцы. Эти адыгейские (черкесские) племена в то время не желали присоединения к России.
У абадзехов скрывалось много выходцев из Кабарды, Кубани и других "покоренных" мест 154. Эти лица, известные под названием абреков, "посвятили себя на постоянную, беспощадную войну" с царским правительством, действовали отчаянно и весьма умело. Среди них были и братья Карамурзины, "принадлежавшие к числу самых богатых и знатных ногайских князей" 155. Они бежали в горы, "можно сказать, поневоле, побуждаемые к тому постигшею их тяжкою несправедливостью". "Их история...- пишет далее Торнау,- любопытна и являет... разительный пример пристрастного суда, которым позволяли себе иногда расправляться в былое время..." Словом, случилось так, что ногайские князья Карамурзины, которые прежде "честно и откровенно служили" царским властям, "так же горячо предались жизни абреков". Но Карамурзины любой ценой готовы были вернуться к прежнему положению; однако этому мешало "общее правило", запрещавшее возвращение абреков в родные места.
Итак, положение ногайских князей Карамурзиных было совершенно аналогично положению абазинских князей Лоо. Поэтому Торнау решил на этот раз обратиться именно к первым. Он был убежден, что никто лучше их не может посодействовать ему "в открытии способа" пробиться к морскому берегу.
Карамурзины, встретившись с Торнау в Прочном Окопе, после "длительного томительного молчания" дали клятвенное согласие. В ответ Торнау заявил: "Я еду с вами куда вы меня поведете, и в свою очередь клянусь как христианин и даю слово как русский офицер, что обещания которые я вам делаю теперь или стану делать позже будут свято исполнены русскими властями, от которых я получил назначение ехать в горы" 156.
После этого все вместе принялись составлять план своего путешествия. Тембулат, старший из Карамурзиных рассчитывал провести Торнау по горам в числе своих товарищей, не опасаясь возбудить подозрение черкесов, знавших его как неукротимого врага русских властей. Путешественники наметили свой маршрут - следовало пройти через Ахчипсу к р. Сочи (Саше), или вниз по р. Мзымте на мыс Адлер. Это был весьма трудный и рискованный путь.
Карамурзин не мог выйти на побережье без "благовидного предлога" и без проводников. Таким предлогом могло служить, например, гласное намерение Тембулата "переселиться" в Турцию, а для этой цели необходимо было нанять судно, которое в следующем году перевезло бы его семейство в Константинополь. Для вящей убедительности он хотел повести с собой пленную абазинку для продажи туркам. Прибрежных жителей он собирался уверить в том, что до переселения ему необходимо повидаться с абхазским князем Хасанбеем Шервашидзе, для чего он и едет в Абхазию.
Было решено изменить внешность Торнау, чтобы "замаскировать все признаки", по которым барона могли бы узнать горцы, когда-либо встречавшие его. Торнау переменили лошадь, черкеску и оружие, а шапку его украсили чалмой.
Карамурзины уехали из крепости, где провели одну ночь. Торнау тоже покинул Прочный Окоп, чтобы "углубиться в горы незаметным образом". Через некоторое время он должен был встретиться с Тембулатом в ауле Шегирей. В день выезда из аула (Торнау пробыл здесь четыре дня) к Т. Карамурзину прибыл его аталык (воспитатель) садзский князь Мафадук Маршания со своим сыном Сефербеем. Они были приглашены Тембулатом "для совещания касательно" путешествия Торнау, "на успех которого нельзя было рассчитывать без их согласия". Мафадуку было под 90 лет, а его сыну - около 70, но оба они "сидели еще твердо на лошадях и не плошали в драке". В "партию" были включены еще несколько "доверенных лиц". Был пущен слух, что все приготовления делаются для нападения на русские укрепления.
Но в это время в этих местах оказался известный убыхский предводитель Хаджи-Берзек-Дагомуко (Адагуа-ипа), перешедший с группой в несколько сот человек на северную сторону Главного хребта с целью напасть на башилбаевцев и, если представится случай, на русские укрепления. Т. Карамурзин отказался от его предложения принять участие в этих операциях, чем и лишил себя возможности появиться в Убыхии. Стало также известно об отражении нападения убыхов и приморских садзов на Гагринское укрепление 157. Между тем Торнау намеревался проехать именно к устью р. Джубга или р. Шахе и, таким образом, осмотреть довольно значительное пространство морского побережья. Теперь же им предстояло пройти через Ахчипсу, где было несколько удобных перевалов через Главный хребет.
Наконец 18 сентября 1835 г. путешественники тронулись в путь. Поднявшись после "неимоверных усилий" вверх по ущелью Малой Лабы, они перешли через хребет и достигли лесистого гребня, откуда им следовало спуститься в селение абхазского племени Ахчипсу, лежавшее в ущельях Мзымты. Эта тесная и опасная дорога служила для местного населения лучшей защитой с северной стороны. В местах, удобных для засады, Сефербей Маршания, чтобы избавить путешественников от неожиданных встреч с пулями, выезжал вперед и громко извещал о том, что едет Тембулат Карамурзин, а он, Сефербей, его сопровождает.
Приезд Карамурзина в Ахчипсу, где он провел свое детство, было "довольно редким происшествием". Жители селения провожали Тембулата толпой. Все они считали себя "аталыками воспитывавшегося между ними ребенка знатной фамилии". В этом укромном уголке гор еще господствовали патриархальные обычаи.
В "походном обществе" Торнау именовался Гассаном. Его выдавали за чеченского абрека, так как от самой Кубани до Черного моря можно было не опасаться встретить человека, говорящего по-чеченски.
Пробыв несколько дней в Ахчипсу, путешественники отправились в сел. Чужгуча. Они переехали через р. Мзымту по висячему мосту, с большим искусством сделанному из жердей, досок и виноградных лоз, связанных верёвками (кстати, подобных мостов Торнау насчитал через эту реку пять для пешеходов и два для лошадей) Из Чужгучи они направились в сел. Чужи, лежавшее на р. Худапсы (Кудепста), а оттуда - в сел. Чуа, расположенное на р. Мце (Мацеста). Из Чуа Торнау и его спутники спустились к морскому берегу по широкому ущелью, покрытому густым лесом, и вскоре прибыли в Сочи Здесь они остановились в доме Али Ахмета Облагу. Это был самый значительный владелец от Бзыби до Шахе, ревностный мусульманин и покровитель турок, имевших здесь постоянный склад товаров. Его дом, окруженный частоколом, стоял на краю селения, расположенного вдоль р. Сочи и закрытого со стороны моря непроходимым лесом 158.
Отсюда путешественники пошли на юг, к границам Абхазского княжества. Двигаться же к Геленджику оказалось невозможным ввиду возобновившейся в это время вражды между приморскими шапсугами и их соседями. В такой обстановке никто не соглашался быть проводником. Кроме того, для предполагаемого проезда нельзя было и "предлога найти" 159. Переночевав в Арт-куадже, где жили садзские дворяне Артба (Арт), путники поехали на мыс Адлер, к местному владельцу Арыдба.
Пользуясь тем, что все внимание жителей было обращено на Карамурзина, имя которого было хорошо известно и на побережье, Торнау тщательно осмотрел долину Лиашв, открытую и плодородную, отлого спускающуюся к морю и известную еще под названием мыс Адлер (от искаженного Арыд, Арыдба). Это было очень важно для разведчика, так как "Адлерский мыс принадлежал к числу тех пунктов, которые предположено было занять непременно" 160.
От Адлера Торнау и его спутникам оставалось сделать последний переезд. Этот долгий трудный и во всех отношениях опасный переезд изобиловал памятными для разведчика похождениями. Наконец они вышли к Гагринскому укреплению. Это произошло после шести с половиной недель, проведенных в горах. Разведчик предъявил коменданту укрепления, командиру Черноморского линейного 5-го батальона, подполковнику Малинскому 161 предписание главнокомандующего на Кавказе.
Участь гагринского гарнизона (около 220 человек) в то время была "очень незавидна". Горы "командовали" укреплением с трех сторон, с четвертой стороны оно примыкало к морю. Горцы "били солдат из ружей внутри Гагр, дрова и фураж доставались гарнизону не иначе как с бою". По целым месяцам солдаты питались одной солониной и хлебом, крупой и картофелем. Овощи, свежее мясо и живность считались величайшей редкостью. Здесь "женщин не существовало... о них знали только по преданию". Гагринское укрепление не имело сухопутного сообщения с другими пунктами Абхазии и получало провиант по морю лишь в определенные сроки. Положение солдат было бы еще тягостнее, если бы не огромные собаки, караулившие укрепление по ночам 162.
Пробыв один день в Гагринском укреплении, Торнау и его спутники направились к другому укреплению - Бамбора - 8 октября. Здесь их встретили князь Михаил Шервашидзе и генерал Пацовский, которым разведчик поведал, где он был и что делал в течение своей четырёхмесячной отлучки. Свыше двух недель Торнау прожил в Бамборе. Здесь он занялся составлением своих путевых заметок. "Проехал я по берегу моря,- писал Торнау полковнику фон дер Ховену из Бамборы 8 октября 1835 г.,- небольшое расстояние... по крайней мере я успел обозреть нужнейшие места для военных действий будущего года, и что видел, так видел хорошо, теперь занимаюсь составлением описания и маршрута" 163.
20 октября 1835 г. Торнау наконец получил разрешение прибыть в Тифлис, и он немедленно отправился туда, находясь в пути 14 дней под проливным дождем.
Вторая разведка Торнау дала царскому командованию ценные сведения о новом районе - участке побережья от Гагры до р. Сочи. Они были изложены в его рукописи, состоящей из трех частей: "Описание части восточного берега Черного моря от реки Бзыба до реки Саше" (25 ноября 1835 г.), "Описание дороги по берегу Черного моря от укр. Гагры до устья реки Саше" и "Подробное описание поездки с линии через хребет Кавказских гор и по берегу Черного моря от Сочи до р, Бзыба, в сентябре месяце 1835-го года" (26 ноября 1835 г.). Эти записи Торнау в основном содержат сведения военно-топографического характера. Но, несомненно, важное научное значение (топонимика и пр.) имеет его "Карта части восточного берега Черного моря", охватывающая главным образом район путешествия Торнау в 1835 г. (чертеж топографа Алексеева) 164.
В Тифлисе Торнау был принят с почестями. Были "ласково" встречены и проводники разведчика, которым барон Розен объявил "полное прощение" и "осыпал" их подарками. Однако, когда речь зашла о возвращении аула Карамурзина, переселенного с Кубани в Саратовскую губернию, главнокомандующий стал колебаться: подобного примера не было еще на Кавказе. Разумеется, Карамурзин отважился провести Торнау с условием, что все прошлое будет забыто и ему возвратят родовой аул. Торнау же, основываясь на данном ему праве, согласился с этим условием и поручился за точное его исполнение "именем правительства и собственной честью".
Между тем гражданская канцелярия, куда дело поступило на рассмотрение, в своем "бюрократическом воззрении" нашла непреодолимые препятствия к исполнению указанного обещания. Карамурзину стали предлагать другие награды. Но он отказался от всего, заявив, что взялся за дело барона Торнау только для того чтобы своим детям возвратить "потерянное им через бегство родовое достояние".
В свою очередь, Торнау требовал от кавказского командования буквального исполнения всего обещанного им Карамурзину. Он просил суд взыскать с него, если он превысил данное ему право, а также хлопотал о позволении ехать в Петербург и "повергнуть все на личный суд" Николая I. Но "доброжелательный и в высшей степени рассудительный" Розен наконец должным образом оценил причины, побуждавшие молодого офицера к такой настойчивости, и выпросил у императора разрешение возвратить Карамурзину его аул. Тембулат дал слово никогда не забывать того, что сделал для него Торнау. И действительно, как увидим ниже, через два года после описываемых событий гордый горец доказал, что умеет помнить добро и быть благодарным 165.
В Тифлисе Торнау встретил еще одно препятствие, преодолеть которое оказалось невозможным. Он тщетно доказывал ненужность учреждения на кавказском побережье Черноморья линий небольших укреплений, считая, что они не только не способны блокировать берег, но, напротив, сами находятся в постоянной блокаде. И действительно, события 1840 г. 166 и Крымская война 1853-1856 гг. подтвердили его мнение относительно Черноморской береговой линии 167.
Так закончились первое и второе путешествия Ф. Ф. Торнау 168. Николай I, "обратив особое внимание" на его "труды", приказал, "чтобы и на будущее время разъяснение вопросов, относящихся до правого фланга Кавказской линии", было поручено именно Торнау, а не кому-либо другому 169.
В 1836 г. "тайное обозрение" морского берега уже от р. Сочи до Геленджика было поручено именно Торнау благодаря "приобретенной им опытности в обращении с горцами и познанию обычаев и характера сих племен" 170.
Торнау решил проникнуть на побережье опять через Главный Кавказский хребет, а не по береговой дороге. Вместе с Т. Карамурзиным, когда тот еще находился в Тифлисе, Торнау составил план предстоящего путешествия. Ногайский князь хотя и не мог быть проводником, но должен был принять косвенное участие в предстоящем деле, склонив своего приятеля кемиргоевского владетеля Джамбулата Айтеки оказывать содействие Торнау в его намерениях. Однако Федору Торнау было поручено в "самых лестных выражениях" предпринять путешествие к черкесскому берегу с проводниками по маршруту, предложенному генералом Г. X. Зассом, советам и наставлениям которого он должен был следовать. Положение, в которое поставили разведчика, не позволило ему отказаться от предстоящего путешествия, хотя он и предвидел, что "оно не может иметь полной удачи" 171.
Так или иначе, в мае 1836 г. Торнау выехал из Тифлиса в Минеральные Воды, где провел все лето. Ему надо было прежде всего отрастить бороду, без которой он не смел показываться в горах. В конце августа Торнау по требованию генерала Засса переехал в Прочный Окоп, где занял ту же комнату, где жил год назад. Вскоре ему были представлены его будущие проводники. Это были абреки из "беглых кабардинцев" 172 князь Аслан-Гирей Хамурзин 173, хаджи Джансеид и Асланбек Тамбиев. Тембулата Карамурзина Засс отстранил от этого дела и не советовал Торнау даже видеться с ним. Все это делалось под видом личного участия к Торнау, а "в сущности из мелкого честолюбия".
Надо сказать, что на Торнау Хамурзин сразу произвел неблагоприятное впечатление: "Сквозь его тихий и медленный разговор, сквозь полузакрытые глаза и сдержанные движения проглядывала кошачья натура тигра, прячущего когти". А Тамбиев - человек исполинского роста, с незлобным, но глупым лицом. Один Джансеид - "действительно замечательный человек по своему уму и по храбрости" 174.
Все трое жили у абадзехов и, подобно Т. Карамурзину, изъявляли готовность "покориться" и перейти на Уруп, если им будут возвращены их крестьяне, захваченные царскими войсками, когда они сделались абреками. Проводникам было объявлено: чтобы заслужить "царскую милость", они должны проводить Торнау к берегу Черного моря.
Генерал Засс, которому Торнау высказал сомнения пn поводу будущих своих "сподвижников", начал уверять его в противоположном. Он клялся, что готов сам ехать с ними куда угодно. Хотя генерал и не смог рассеять сомнения разведчика, но положение обязывало его отправиться в путь в сопровождении указанных лиц.
Таким образом, генерал Засс, воспользовавшись правом самому снабдить разведчика проводниками в предстоящем путешествии по земле "непокорных черкесов", как выяснилось впоследствии, "беззащитно отдал" русского офицера в руки "самых отъявленных разбойников, сперва их обманув" 175.
Дорога Торнау и его спутников лежала через землю абадзехов к устью р. Шахе и далее - по берегу моря - до самого Геленджика, где он должен был якобы отыскать турецкое судно для путешествия в Мекку. Из Прочного Окопа Торнау намеревался переехать в Чанлыкское укрепление, где ему надлежало встретиться с Джансеидом. Уже известный нам абазинский князь Мамат-Кирей Лоо согласился сопровождать Торнау в качестве переводчика. Это был человек "хитрый и энергичный, красавец и отличный наездник" 176.
30 августа 1836 г. Торнау и Мамат-Кирей Лоо переехали с Кубани на Чанлык, несмотря на опасность подобного путешествия: самым сложным было "оставить незаметным образом русскую границу". В Вознесенском укреплении они двое суток прождали Тамбиева и Джансеида, а затем все вместе отправились к абадзехам. Путешественники прибыли в маленький аул, расположенный на р. Вентхуве (приток Белой), в дом Джансеида.
По богатству абадзехи ставили этого человека в один ряд с "самыми зажиточными людьми". Кстати, Джансеид ушел из Кабарды с одной лошадью и ружьем. Он добыл свое состояние "собственными трудами, разумеется, не плугом и не топором, а с шашкою в руках". Семидесяти лет, весь покрытый ранами, он не знал усталости, "скакал на выстрелы, где бы они ни послышались, и в деле, всегда впереди, увлекал своим примером самых робких" 177.
Аслан-Гирей присоединился к путешественникам 8 сентября. Ловкий и внимательный Джансеид в продолжение всего этого времени успел дать мыслям разведчика "совершенно другое направление" - внушить ему полное доверие к себе и к своим товарищам. Ночью того же дня они оставили дом Джансеида и через несколько часов приехали в аул Аслан-Гирея, населенный "беглыми кабардинцами". В это же время сюда съехалось много "гостей", большей частью из абадзехских "старшин". Торнау и Мамат-Кирей Лоо находились в отдельном помещении, почти взаперти. Гости и хозяин весь день о чем-то толковали.
В ночь с 9 на 10 сентября путешественники покинули дом Аслан-Гирея. Луна бросала яркий свет на дорогу, извивающуюся над крутым берегом р. Курджипсе, впадающей в Белую в трех верстах от Майкопа. Часа полтора они ехали, не встретив ни души. Но при выезде на одну из небольших полян, перерезавших дремучий лес, перед ними появились два всадника. Один из них назвал Мамат-Кирея Лоо по имени. Немного погодя кто-то набросился на Торнау сзади и молниеносно стащил его с лошади. С разведчика сорвали оружие, заломили ему руки назад и связали их. Оглянувшись, Торнау увидел несколько вооруженных людей, готовых выстрелить в него в упор. Сопротивляться было бессмысленно.
"Всем понятно,- писал Торнау впоследствии,- если в голове мелькнула мысль о смерти... В двадцать шесть лет нелегко расставаться с жизнью; но раз пришёл конец, и я хотел расстаться с нею, как следует русскому солдату. Сохраняя глубокое молчание, я смотрел на луну" 178. Торнау услышал сзади себя свист. В ответ раздался свист из леса. Вскоре послышался конский топот. Перед Торнау остановился Мамат-Кирей Лоо, бледный как полотно.
- Что прикажешь делать? Пропадать с тобою? - проговорил он едва внятным голосом.- Оглянись, и ты поймешь. Торнау машинально оглянулся. Четыре ружья метили Мамат-Кирею в грудь.
- Что прикажешь делать? - снова заговорил он.- Одно слово, одно движение в твою пользу - и меня убьют. На русскую сторону не смею идти: генерал не поверит, что я не знал об измене, и прикажет меня повесить.
Как выяснилось впоследствии, на совете в доме Аслан-Гирея было решено схватить Торнау, а Мамат-Кирея Лоо убить, чтобы он не помешал делу. Но один из злоумышленников, некий Тума Тембот, вступился за Мамат-Кирея; тогда от него потребовали поруки в том, что Мамат-Кирей не станет мешать заговору.
- Помощи ты не можешь мне оказать, а погибать незачем. Насчет твоей судьбы, когда ты явишься к генералу, будь покоен. Я уверен, что ты не знал об их измене, дам тебе письмо в доказательство твоей невиновности 179.
Эти слова обреченного Торнау еще больше возвысили его в глазах горца. Затем заговорщики спросили через Мамат-Кирея, какой за Торнау будет выкуп.
- Выкуп? Никакого! - ответил Торнау. Мамат-Кирей Лоо отказался переводить, упрашивая пленного не сердить горцев. Но Торнау настаивал.
- Посмотрим! - ответили они.- Теперь нечего рассуждать, пора ехать.
У Торнау отняли 700 рублей ассигнациями, золотые часы, лошадь с седлом, полное черкесское вооружение. Тума Тембот увез Мамат-Кирея в одну сторону, а Торнау, связав ноги ремнем,- в другую, вниз по Курджипсе. Около часа ехали они не говоря ни слова, потом остановились перед низенькой плетеной избушкой. Торнау сняли с лошади и ввели в нее. Это была кунацкая (гостиная) Асланбека Тамбиева. Таким образом, Тамбиев счел более выгодным для себя задержать разведчика и получить за него от русского правительства выкуп.
Отношение к Торнау было довольно вежливым, поскольку он был схвачен не в открытом бою, т. е. считался не обыкновенным пленником, а "гостем поневоле". Следовательно, соблюдались правила гостеприимства, предписывавшие беречь гостя, переступившего порог дома. Тем не менее можно себе представить, в каком состоянии провел Торнау первую ночь в плену. Мысли теснились в голове: он искал выхода из создавшегося положения и не находил. Тамбиев ночевал вместе с "гостем". Он отобрал у него вещи и спрятал их у себя в изголовье, а раб по имени Бечир не спал всю ночь - возился около огня и смотрел на барона бессмысленными глазами.
На следующий день Торнау кормили, как настоящего гостя. Асланбек даже церемонился, беспрестанно извинялся за недостаточно пышные блюда. Улучив момент, он осведомился о возможном размере выкупа. Но получил прежний ответ: "Ни одного целкового". Тем не менее хозяин не переставал мечтать о богатом выкупе за русского потомственного дворянина.
На четвертый день Торнау был подвергнут тяжкому испытанию: на него надели массивные цепи. Хозяин собирался уехать из дому на несколько дней.
Генерал Засс, узнав о случае с Торнау, заявил, что ни одного золотника не даст в качестве выкупа. Тамбиев вернулся домой в самом дурном расположении духа. Спустя же несколько дней в ауле поднялся какой-то переполох и все его обитатели переселились в другое место. Это было в октябре. В ноябре и декабре генерал Засс тревожил абадзехов уже беспрестанными набегами.
Торнау усиленно караулили. Цепь была протянута через стену в примыкающее к ней помещение хозяина. К тому времени Торнау успел серьезно переболеть. Ходил он в лохмотьях, а обуви у него уже давно не было.
В конце декабря 1836 г. в аул, где находился Торнау, приехал Аслан-Гирей и Джансеид. Они приветствовали Торнау не как пленного, а как гостя, и привезли ему полученные от Засса - через Карамурзина - табак, чай, сахар и шубу, в чем Торнау весьма нуждался. К вещам была приложена записка, составленная на немецком языке. Генерал призывал барона проявить терпение, обещая употребить все средства к его освобождению, и советовал ему не отнимать у своих "хозяев" надежду на хороший выкуп. Однако убеждения и угрозы, с помощью которых Аслан-Гирей и другие старались принудить Торнау писать генералу и просить его о выкупе, называя весьма крупную сумму, не имели успеха.
В январе 1837 г. в аул приехал Карамурзин с тем же Джансеидом. Свидание с ним доставило Торнау "первую радостную минуту" в его заточении. Душевная благодарность и непритворная дружба горца тронули русского офицера до глубины души. Они обнялись, как братья. Джансеид же начал с объяснения обстоятельств завязки в драме Торнау. По его рассказу, зачинщиком всего дела был Тамбиев, который вовлек в него Аслан-Гирея, а он, Джансеид, вынужден был идти за ними обоими. Затем Торнау вместе с Карамурзиным и Джансеидом начал строить "удобоисполнимые" планы своего освобождения. Торнау изложил их в письме к главнокомандующему Розену, которое Тембулат Карамурзин должен был повезти в Тифлис.
Торнау не терял времени даром. У него была возможность "вполне изучить" быт кабардинцев (в данном ауле насчитывалось около 100 семейств). Но положение его целиком зависело от хозяина, который в выкупе за Торнау видел последнее средство поправить свое бедственное состояние. Смерть или бегство пленника одинаково угрожали Тамбиеву окончательным разорением.
Между тем от Карамурзина не было никаких известий. Это тревожило и Тамбиева. Торнау сковали, и он пробыл в таком положении около трех недель, не имея возможности даже отойти от постели. Наблюдение за пленным усилилось. Сам хозяин по нескольку раз за ночь вставал и с оружием в руках осматривал окрестности дома.
В одно прекрасное майское утро Торнау "погрузили" на арбу и повезли по дороге, ведущей из леса на р. Курджипсе. За ними следовала другая арба, с семейством Тамбиева, который решил переселиться в аул абадзехского старшины Даур-Алим-Гирея и отдать себя под его "покровительство". Аул Даур-Алим-Гирея лежал среди лесов, между реками Курджипсе и Пшеха.
Дело было в том, что барон Розен обещал "беглым кабардинцам" вернуть крестьян, если они выдадут пленного офицера, безоговорочно "покорятся" России и перейдут жить на Уруп, на что Аслан-Гирей и Джансеид были согласны. Тамбиев же, опасаясь жить вблизи русских и подозревая во всем этом обман, заупрямился и решительно объявил, что не отступит от Торнау, пока принадлежащие ему крестьяне или "равная их ценности сумма денег" не будут находиться в его руках здесь, в Абадзехии.
Даур-Алим-Гирей, по мнению Торнау, оказался порядочным человеком. У себя в доме он не хотел видеть в русском офицере ни врага, ни пленного, а только гостя из дальней страны. "К чести горцев могу сказать,- пишет Торнау,- что кроме Тамбиева, подвергавшего меня из жадности к деньгам действительно трудно переносимым мучениям, надеясь этим способом добиться своей цели, все они, не исключая убыхов и шапсугов, нарочно приезжавших, чтобы видеть меня, обращались со мною не только вежливо, но даже старались оказывать услуги..." 180.
По-прежнему опасаясь, что Торнау уйдет или его выкрадут, Тамбиев построил для него что-то вроде деревянной башни. Это было темное сырое помещение. Опять Торнау по целым неделям должен был лежать, и только иногда снимали цепь. Добыв огрызок карандаша, Торнау рисовал на стенах (о бумаге нечего было и думать) все, что приходило ему на ум. Потом он занялся резьбой палок из кизилового дерева. Строгий закон заставлял женщин держаться от него в отдалении. А доверчивые дети стали близко подходить к пленнику; некоторые из них даже начали учить его черкесскому языку. Торнау внимательно наблюдал жизнь горцев. Впоследствии он особо подчеркивал такой отвратительный факт, как работорговля: "Турки, доставлявшие горцам разный товар, не меняли его иначе как на девушек и на мальчиков", а местные феодалы охотно шли на это 181.
Вскоре от командующего войсками на Кавказской линии генерала А. А. Вельяминова, которого Торнау называет своим "искренним благожелателем" 182, пришли офицеры-черкесы Шан-Гирей-Абат и Тлекес Тамбиев. Они предложили Асланбеку Тамбиеву выдать Торнау добровольно и явиться с повинной к Николаю I, которого в это время ожидали на Кавказе. Генерал при этом требовал от "беглых кабардинцев" полной покорности. Однако Асланбек отклонил и это предложение. Он заявил, что если через шесть недель не будут присланы деньги, то барону "аккуратно" снесут голову и отошлют ее русским. "В таком случае не забудьте посолить голову: время жаркое, может испортиться",- ответил Торнау. Асланбек побагровел от злобы.
Между тем Абату удалось передать Торнау записку генерала А. А. Вельяминова, где говорилось: "Не имея возможности освободить Вас другим способом, разрешаю Вам самому назначить за себя выкуп и переговорить об этом деле с захватившими Вас людьми через посланных мною..." На обороте записки Торнау ответил: "Выкуп считаю невозможным. Чем более будут предлагать, тем больше станут требовать. Человек в цепях не может назначить, чего он стоит, поэтому отказываюсь от предоставленного мне права. Не хочу показаться малодушным в глазах Вашего Превосходительства. При совершенно потерянном здоровье я ничего не стою, потому что ни к чему более не годен" 183.
Между прочим, этот ответ каким-то образом сделался гласным и был напечатан в английской газете "Таймс", пока его автор находился в плену.
На этом закончились переговоры. Тамбиев был страшно зол. Он отказался снять с Торнау цепи, скверно кормил его и постоянно бормотал: "Гяур бзагэ" (злой гяур).
Вскоре Николай I из Геленджика отправил флигель-адъютанта Хан-Гирея сказать "беглым кабардинцам", что он повелел наконец выкупить Торнау, если они умерят свои требования. В ответ те изъявили согласие сделать "уступку" - взять столько золота, сколько в пленнике окажется веса. Однако царское правительство, щедро наградившее Торнау чинами и орденами, не пожелало заплатить крупный денежный выкуп за своего разведчика, хотя "высочайше" и было "повелено" уведомить барона Розена "о непременной воле" царя принять "всевозможные меры к освобождению" Торнау из плена 184.
Оставалось думать только о бегстве. И в мае 1837 г. Торнау, сговорившись с другим пленным - казаком, предпринял первую попытку к побегу. Запас продуктов и обувь он раздобыл через дочь Даур-Алим-Гирея. Эта девушка, по имени Аслан-Коз, прониклась даже нежной любовью к Торнау. Последний мог пользоваться также услугами пленницы Марии - служанки Алим-Гирея, схваченной у русских лет восемь назад. Однако казак, у которого хранились продукты, не явился в условленное место. Торнау пытался самостоятельно пробраться на Кубань, двигаясь только по ночам. Он пробовал есть листья, травы и коренья. Пятеро суток странствовал Торнау таким образом. Но вскоре голод стал его мучить, а истерзанные босые ноги начали пухнуть. Торнау приходилось встречаться и с волками. В конце концов на берегу какой-то речки на него набрели два конных абадзеха, которые задержали бежавшего и привезли его в свой аул. Торнау пытался через новых "хозяев" связаться с определенным лицом, обещая вознаграждение за свое освобождение. Однако, испугавшись мщения, они решили выдать свою "добычу" Тамбиеву, люди которого приехали за пленником через несколько дней.
Торнау снова посадили в прежнюю избу, где вместе с ним на этот раз поместили пленного ногайца. Трое караульных каждую ночь спали в домике у самого порога. Однако Аслан-Коз и Мария не упускали случая принести Торнау что-нибудь съестное. Пленник с самого начала заявил, что он все равно уйдет, и немедленно принялся за дело. Распилив за 18 дней камнем звено в цепи, Торнау вместе с ногайцем однажды ночью снова бежал. За шестеро суток они достигли р. Сагуаш, в которой беглецы, не умея плавать, чуть было не утонули. Но вскоре они наткнулись на ожидавшую их засаду (Алим-Гирей, Тамбиев и др.): следы на берегу Сагуаша выдали их.
По возвращении в аул пленники заняли свое старое помещение. Ногайца приковали исправленной цепью, а Торнау наложили оковы на ноги. Затем для последнего построили крепкий бревенчатый дом; караулили его по-прежнему три человека. В заточении Торнау мог только лежать или сидеть. Всю одежду, за исключением рубашки и шаровар, у него отняли. Кроме оков на ногах его еще "приковали за шею". В таком положении - без движения, без занятия, без света, почти без свежего воздуха и, самое страшное, без надежды на освобождение - он находился около трех месяцев.
Известному немецкому исследователю и путешественнику Августу Гакстгаузену летом 1843 г. в Тифлисе в салоне командира Отдельного Кавказского корпуса А. И. Нейдгарта рассказывали, что, когда Федора Торнау заковали в тяжелые цепи и он стал жаловаться, то ему заявили: "Если б ты был женщина, мы бы отдали тебя под стражу женщин, но ты храбрый муж, а муж претерпевает рабство лишь в цепях" 185.
Однажды в аул прибыл Тембулат Карамурзин, который вот уже более года безуспешно старался освободить пленника. Он уговорил Тамбиева согласиться на выкуп в 12 тыс. руб., обещая добыть их у родственников Торнау и уверяя абрека, что от правительства совершенно нечего ждать, так как оно окончательно отказалось от узника. Тембулат требовал, чтобы его допустили переговорить с Торнау. Это была "наружная оболочка дела". В действительности же Карамурзин намеревался увезти Торнау, а после этого судиться или драться с Тамбиевым. Но для этого надо было сперва вырвать Торнау из заточения и перевезти к Джансеиду, приятелю Тембулата. Болезнь, якобы угрожавшая Торнау смертью накануне его "выкупа", служила к тому хорошим поводом: Тамбиев по своей бедности не имел возможности поддержать здоровье своего "драгоценного" пленника. Перспектива выкупа с новой силой пробудила в Тамбиеве все его прежние надежды и опасения, а Торнау должен был довершить дело, притворившись совсем больным. Чтобы еще более усыпить бдительность Тамбиева, Торнау передал Карамурзину открытое письмо, адресованное "своим родственникам" в России, в котором просил выкупить его, не жалея денег. Вскоре "опасно больного" пленника перевезли в богатый дом Джансеида, где он "нашел все удобства для жизни".
Как-то Джансеид отправился в набег на русскую границу. Вечером 9 ноября 1838 г., после ужина, жена хозяина вызвала к себе человека, караулившего Федора Торнау. Крепкая буза, которой его напоили, погрузила его в непробудный сон. Вскоре был подан условный сигнал, и Торнау вышел за дверь. Его поджидал Тембулат Карамурзин. Торнау быстро переодели и вооружили, и друзья поскакали в Вознесенское укрепление. (Между прочим, Торнау, по его словам, был вырван из плена "без воли и ведома" генерала Засса 186.) Пробыв здесь всего несколько часов, Торнау и Тембулат отправились на Кубань в сопровождении взвода пехоты и сотни казаков.
Тамбиев, узнав о бегстве Торнау, собрал несколько десятков человек и погнался вдогонку, но скоро потерял след. Раздосадованный неудачным поиском, он бросился на Уруп, где захватил шесть рабов и несколько десятков лошадей, принадлежавших Карамурзину, который не переселился на Кубань для того только, чтобы иметь возможность бывать у абадзехов и добиваться освобождения Торнау.
Торнау находился уже за Кубанью, вне всякой опасности, и мог сказать, что он действительно свободен. Плен его длился ровно два года и два месяца: в ночь с 9 на 10 сентября 1836 г. его схватили на берегу Курджипсе, в ночь же 9 на 10 ноября 1838 г. Тембулат Карамурзин увез его от Джансеида.
Прибыв в Прочный Окоп 11 ноября 1838 г., Ф. Ф. Торнау поспешил в Ставрополь. На Кавказской линии после смерти А. А. Вельяминова весной 1838 г. командовал (до 1842 г.) П. X. Граббе (1789-1875), которого Торнау называл русским Баярдом ("рыцарь без страха и упрека") и под началом которого Торнау получил первое боевое крещение в 1829 г. при взятии турецкого г. Рахова. В "доме у него и в тесном кружке" "изнурённый" Торнау нашел "самый ласковый прием и нравственно мог отдохнуть" 187. И это естественно.
П. X. Граббе - личность примечательная: бывший член Союза благоденствия, участник Отечественной войны 1812 г. и русско-турецкой войны 1828-1829 гг. В момент же встречи с Ф. Ф. Торнау он был в числе передовых военачальников Кавказской армии, находившихся в оппозиции к реакционному генералу Е. А. Головину. Головин был одним из активных участников подавления восстания декабристов, а в 1838-1842 гг.- вдохновителем гонений на политических ссыльных, когда "шпионаж на Кавказе принял эпидемический характер". Более того, Граббе в это время как раз находился в состоянии "активной войны" с главкомом и его штабом. Декабрист А. Е. Розен, характеризуя Граббе, подчеркивал, что он - "один из тех редких людей, который во всю жизнь в различных и очень трудных обстоятельствах никогда не изменял строжайшим правилам честности и благородства" 188.
Не случайно поэтому, что не только люди типа Федора Торнау, но и декабристы находили "прибежище" и покровительство у таких людей, как А. А. Вельяминов, Н. Н. Раевский (друг А. С. Пушкина, деятель декабристского круга, сын знаменитого героя Отечественной войны 1812 г.), П. X. Граббе и др. Так, рассказывает декабрист Н. И. Лорер, при первом же свидании с вновь прибывшей группой декабристов в 1837 г. А. А. Вельяминов 189 предупреждал их: "Помните, господа, что на Кавказе есть много людей в черных и красных воротниках, которые следят за вами и за нами" 190. Как свидетельствует и Г. И Филипсон, Вельяминов обращался с декабристами "учтиво, ласково и не делал никакого различия между ними и офицерами" 191.
Нелишне в связи с этим заметить, что, например, А. А. Бестужев-Марлинский, откомандированный в августе 1834 г. рядовым в расположение генерала Вельяминова в Ставрополь, свободно обедал у своего начальника. Причем "это правило распространялось" и на некоторых других "разжалованных в солдаты" 192. Выше уже говорилось о той помощи, которую оказал Вельяминов Бестужеву, когда тот весной 1835 г. серьезно заболел. Вельяминов не мог не симпатизировать прославленному писателю хотя бы потому, что сам был весьма начитанным человеком и страстно любил художественную литературу. Отсюда и понятно, почему в свое время, а именно в 1825 г., А. С. Грибоедов сблизился с Вельяминовым, личностью "прекрасных сведений", и считал это "прекраснейшим открытием достойного человека" 193. Кстати, А. А. Вельяминов, этот "умный и проницательный" человек, знал Кавказский край, "как никто другой, и его нельзя было обольстить реляциями, как бы мастерски они ни были написаны" 194.
Таким образом, на Кавказе сложились очень своеобразные условия, особенно в 1837 г. Николай I и главнокомандующий держали под надзором не только разжалованных декабристов, но и командиров войск, благосклонно относившихся к "злоумышленникам" 195.
Именно по этой причине ко времени появления Торнау (1838 г.) уже не было на Кавказе ни Г. В. Розена, ни В. Д. Вольховского. Как известно, в 1837 г. "венценосный палач" посетил Кавказ и остался весьма недоволен положением дел в крае. Были отстранены тогда и некоторые другие неугодные офицеры. Уж слишком стало явным сочувственное отношение этих лиц к ссыльным вольнодумцам, тем более "дружеские связи Вольховского с декабристами" 196. Торнау знал, конечно, и то, что сам Вольховский принадлежал к декабристскому кругу, состоял когда-то членом тайных обществ, а на Кавказ был "переведен" именно как находившийся "на замечании".
Торнау очень огорчило, что Вольховского и Розена уже не было на Кавказе и что вместе с ним уехали почти все старые товарищи. Одним словом, "тифлисская военная семья... разлетелась во все стороны пространной России" 197.
В Ставрополе Торнау задержался: у него открылась рана, полученная им в 1832 г. в Чечне. За это время он подружился еще с одной интересной семьей. Это был дом "доброго и честного" командира Моздокского казачьего полка Баранчеева, у которого по вечерам собирался "избранный кружок" кавказских офицеров. Здесь опять можно было встретить "памятью, умом и знанием богато наделенного" доктора Н. В. Майера и декабристов А. И. Одоевского, С. И. Кривцова, В. Н. Лихарева, М. М. Нарышкина, П. П. Коновницына, А. И. Черкасова и С. М. Палицына - "все люди умные и отменно хорошие" 198.
Но в Ставрополе было и другое "общество". Здесь сосредоточивалось тогда военное и гражданское управление обширного Северокавказского края. В Ставрополе жил командующий войсками Кавказской линии и Черноморья. Здесь составлялись планы экспедиций в горные районы, раздавались места и награды. Каждую весну город наполнялся военными, желавшими принять участие в экспедициях и походах. "Одни искали сильных ощущений, другие-дешевых отличий, третьи, меньшинство, хотели практически научиться военному ремеслу" 199. Но в целом это были люди, "без лести преданные" российскому монарху, который в январе 1839 г. грозно требовал выяснить: "Кто осмелился пропустить портрет Бестужева в альманахе Смирдина 200 "Сто русских авторов"?"201.
После получения известия об освобождении Торнау из плена Николай I "повелеть соизволил... по отобрании от него на Кавказской линии всех нужных сведений о положении горских народов" 202, среди которых разведчик находился столь длительное время, прислать его в Петербург для отдыха и личных объяснений, выдав ему жалованье за время пребывания его в плену. Федор Торнау добился разрешения привести с собой в столицу Тембулата Карамурзина, которому также были выданы деньги - 500 руб. ассигнациями 203.
На пути в Петербург Торнау встречался со своими бывшими кавказскими начальниками - Вольховским в Ельце и Розеном в Москве. Первый ехал из Динабурга 204, где он командовал бригадой, в родную Полтавскую губернию на гражданскую службу, на должность председателя "гражданской палаты" (здесь он вскоре умер). Бывалый генерал очень советовал молодому офицеру не возвращаться более на Кавказ. Но Торнау не послушал его "опытного совета" и потом раскаялся, когда в "сороковом году" "без проку и без пользы, потеряв здоровье в Черноморской береговой экспедиции, должен был выехать из Крыма полуживой и, наверное, умер бы без рациональной помощи", оказанной ему доктором Н. В. Майером 205. Старик Розен, уже разбитый параличом, обрадовался, увидев Торнау живого, и со слезами на глазах просил извинить его за то, что не вполне доверился ему некогда, отнюдь не полагая, что это приведет к таким последствиям 206.
По словам Ф. Торнау, император "свыше ожидания" оценил его "слабые заслуги". Щедро наградил он и Карамурзина. "За исследование совершенно неизвестных до сих пор частей Кавказа" Торнау удостоился ордена св. Владимира 4 ст. и звания капитана 207. Карамурзин же, миновав сразу два низших чина, получил поручика и св. Владимира 4 ст., а также единовременное пособие и пожизненную пенсию в полторы тысячи рублей 208.
Однако, писал Торнау, "не все одинаково смотрели на мое дело, не от всех удостоились мы с Карамурзиным равно поощрительного приветствия" 209. Например, исполняющий должность генерал-квартирмейстера Шуберт, непосредственный начальник Торнау, встретил его "с радушною важностью". А военный министр А. И. Чернышев и "всесильный при дворе" 210 граф Т. К. Клейнмихель "удостоили" выразить ему "свое одобрение, не переступая, однако, за пределы формальной служебной внимательности" 211. Генерал Филипсон впоследствии и вовсе скептически отнесся к "предприятию" и Торнау; и его предшественников. Он даже считал, что это было показателем слабого знания края и "странным приемом" сбора материалов 212.
Интересно сообщение Торнау о поведении Тембулата Карамурзина в Петербурге: "Замечательно красивый вид этого статного закубанца с первого взгляда располагал в его пользу. Благодаря ловкому обращению, которому он на первых же порах себе усвоил, приноравливаясь к требованиям дотоле ему совершенно незнакомого общества, его стали возить из дома в дом, угощать.., наделять разными подарками... Карамурзин из Россия повез на Кубань два сундука, туго уложенных разными вещами, которые ему были подарены моими знакомыми, а нередко и совершенно мне незнакомыми людьми" 213.
Торнау, "повинуясь приказанию военного министра", сразу же принялся за работу и уже в феврале 1839 г. представил записки "Журнал плена" и "Краткий обзор горским племенам, живущим за Кубанью и вдоль восточного берега Черного моря, от устья Кубани до устья Ингура" 214.
Напрасно думал Торнау, что собранные им сведения, "не встретив единомыслия", безвозвратно канули "в пучину архивного забвения". Напротив, данными Торнау чисто военного значения царское командование воспользовалось при организации Черноморской береговой линии в 1837-1840 гг., когда на кавказском побережье был возведен ряд укреплений, отрезавших непокорные абхазские, убыхские и черкесские племена от морского берега. Немалое значение имели данные Торнау и для проведения военных экспедиций в горных районах края в начале 60-х годов, которые завершили присоединение Западного Кавказа к России (1864 г.). Но вместе с тем в указанных материалах, как уже подчеркивалось, содержатся сведения, весьма ценные в научном отношении.
После своих приключений в 1836-1838 гг. Торнау уже больше не рисковал отправляться в разведку, хотя и продолжал службу на Кавказе в качестве штабного офицера. Летом 1839 г. он побывал под Москвой и в Минеральных Водах, а осенью вернулся в Тифлис. Однако, как отмечалось выше, "много нового... там ожидало" его: "умный и честный, хотя для правителя такой страны, как Кавказ, слишком добродушный", Г. В. Розен лежал в Москве, разбитый параличом; В. Д. Вольховский, "горячий защитник" Торнау, "в немилости доживал последние часы своей жизни" председателем Полтавской гражданской палаты, а "горой... стоявший" за Торнау полковник X. X. фон дер Ховен, который из-за него даже хотел стреляться с генералом Зассом, занимал скромную должность в далекой Сибири. Более того, въезжая в Пятигорск, Торнау узнал, что он больше не числится в Кавказском корпусе, а откомандирован в Новгородскую губернию, в гренадерский корпус. Однако новый корпусный командир, генерал Головин, узнав, что Торнау откомандирован с Кавказа не только вопреки его желанию, но и "противно высочайшей воле", приказал отменить такое "неблаговидное распоряжение" 215.
Итак, Торнау "не миновал... неизбежною бедою" ему "грозивших берегов Черного моря", куда он прибыл весной 1840 г. Он был назначен в войска генерала Н. Н. Раевского, действовавшие на побережье Западного Кавказа. 216
Надо сказать, Торнау, как уже упоминалось, был невысокого мнения о Черноморской береговой линии, укрепления которой "не давали другого проку, кроме напрасной траты людей и денег". Еще в тот период на вопрос Николая I о значении этой оборонительной системы Торнау дал такую характеристику: "Боюсь... что береговая линия не оправдает ожиданий Вашего Величества. Укрепления малы, гарнизоны слабы, изнурены болезнями, едва в силах обороняться от горцев, которых не они, а которые их держат в постоянной блокаде. Кроме того, в случае европейской войны при появлении в Босфоре любого неприятельского флота окажется необходимым снять всю линию; в горы гарнизонам нет отступления, и ни одно укрепление не в силах выдержать бомбардировки с моря" 217. Кстати, так оно и получилось во время Крымской войны.
В мае и июне 1840 г. Торнау принимал участие в операциях войск Черноморской береговой линии, в частности при вторичном занятии отрядом начальника линии Н. Н. Раевского устьев рек Туапсе и Псезуапе и ряда укреплений и фортов (Вельяминовское, Лазаревское и др.). В отряде было много "разжалованных", в том числе и декабристов. В 1838-1839 гг., например, в части этого соединения были направлены ссыльные декабристы А. Одоевский, Н. Лорер, М. Нарышкин, В. Лихарев, В. Толстой, А. Черкасов, Н. Загорецкий и др. В 1838 г. в лагере у Тамани с ними встречался Н. П. Огарев, посвятивший декабристам вдохновенные стихи. В войсках береговой линии служил и С. Званба, который в 1842 г. был произведен в чин майора.
В мае 1843 г. Торнау был командирован на правый фланг Кавказской линии. С сентября он служил в Дагестане, в штабе генерала В. О. Гурко. В начале ноября развернулись решающие бои за Гергебильскую крепость (аул в Северном Дагестане). Генерал Гурко поставил вопрос об участи крепости на военном совете, куда был приглашен и походный обер-квартирмейстер Ф. Ф. Торнау. Последний был в числе тех, кто считал бессмысленной попытку удержать Гергебиль. "С силами нашего отряда,- аргументировал он свою позицию,- я не считаю возможным идти на выручку Гергебильского укрепления. Неприятель многочислен, местность неприступна... В пользу атакованного укрепления отряд может только опуститься несколько ниже, отнюдь не вдаваясь в ущелья, для того чтобы отвлечь от Гергебиля неприятельские толпы" 218.
Впоследствии события этого периода Торнау описал в статье "Гергебиль" 219, некоторые положения которой заслуживают внимания. Так, говоря о Кавказской войне, он пишет: "Долгие годы длилась борьба - и много-много поглотила она молодых, недозревших сил, преждевременно канувших в вечность... Не успели в бою уцелевшие утереть пот с лица своего, не успели осушить кровь, капавшую из свежих ран, как издалека, коршунам подобно, налетели искатели наживы, без риску и без труда и по клочкам разнесли землю..." Генерала Евдокимова, одного из самых жестоких царских завоевателей Кавказа, Торнау называет "покоритель-истребитель черкесских племен правого фланга Кавказской линии".
Свою штабную работу этого периода Торнау описывает в довольно ироническом тоне. Здесь ему "больше приходилось отписываться, чем дело творить". "Благодаря таким "из ничего" придуманным донесениям,- пишет он далее,- несмотря на нашу излишнюю осторожность, когда приходилось действовать, мы не раз вызывали заочное одобрение нашей последовательной деятельности" 220. Из данной статьи мы также узнаем, что у Торнау дом и хозяйство оставались в Ставрополе, а супруга 221 - в Тифлисе у родственников.
Свидетель "гергебильской драмы", Торнау в 1844 г. участвовал в экспедиции генерала Р. К. Фрейтага в Чечне 222, которой он посвятил свое сочинение "Из воспоминаний бывшего кавказца". Оно было напечатано в "Складчине..." 223. Торнау, как видно, искренне уважал Р. К. Фрейтага, этого "доброго и честного" человека, который "ни перед кем спины не гнет" и, естественно, "не всем... приходился по сердцу" 224. Между прочим, такого же мнения о генерале был и декабрист А. П. Беляев, который в 1843-1844 гг. также служил в отряде Фрейтага 225.
В марте 1849 г. Торнау в чине полковника ушел в бессрочный отпуск и поселился в своем нижегородском имении 226, проводя время "за сохой" 227. Но с апреля 1854 г. в связи с Крымской войной Торнау снова на театре военных действий. Он был назначен в личное распоряжение князя М. Д. Горчакова, занятого тогда осадой Силистрии 228. После обратного перехода русской армии на левый берег Дуная, полковник Торнау получил должность обер-квартирмейстера при графе Д. Е. Остен-Сакене, у которого пробыл в течение всего времени его стоянки в Яссах. В апреле 1856 г., после заключения мира, Торнау временно был прикомандирован к департаменту Генерального штаба. В память войны 1853-1856 гг. его наградили бронзовой медалью. Торнау решил было снова "взяться за соху", но был "удержан" тогдашним военным министром В. А. Долгоруковым.
В том же, 1856 г. Торнау назначили военным атташе (агентом) при русском посольстве в Вене, куда он и выехал в июне вместе с женой. В 1861 г. Федор Федорович был произведен в генерал-майоры, а в 1870 г.- в генерал-лейтенанты 229.
Свою дипломатическую деятельность, относящуюся к 1856-1861 гг., Ф. Ф. Торнау довольно подробно изложил в воспоминаниях, опубликованных в 1897 г. в петербургском журнале "Исторический вестник" (№ 1 и 2). В них, между прочим, приводятся любопытные описания обязанностей военного агента, этикета австрийского двора, придворных обычаев, церемонии заключения конкордата, жизни венского высшего общества и т.д. Генерал В. И. Ден, характеризуя указанный период жизни Ф. Ф. Торнау, которого он хорошо знал, имея с ним "почти ежедневные свидания в Вене", писал: "Это был добрейший человек, но большой оригинал, ненавидел дипломатов и утверждал, что, как у нас, военных, кампании заносятся в формулярный список, так у дипломатов - обеды, которым они придают такое огромное значение" 230.
Однако осенью 1862 г., накануне нового польского восстания, "судьба грозила поставить" Ф. Ф. Торнау "в несказанно горькое положение". Министр иностранных дел А. М. Горчаков решил сделать Александру II предложение о немедленном отзыве Торнау из Вены "в укор австрийскому императору за недостаток внимания" к русскому атташе. Но Торнау назвал этот акт "в высшей степени неприличным". Действительность, по его словам, заключалась в том, что "политические отношения между русским и австрийским правительствами вступили тогда в эпоху самого резкого обоюдного недоверия" 231.
Это был период, когда Австрия и Англия, желая ослабить Россию, вступили в сговор с правительством Наполеона III. А в апреле 1863 г. послы трех держав, все более вмешиваясь в польский вопрос, вручили Горчакову ноты; в июне последовали новые ноты 232. Однако в то время, когда отношения между государствами были настолько натянутыми, что война казалась неизбежной, русская дипломатия сумела дать отпор западноевропейским политикам, которые свои корыстные цеkи лицемерно выдавали за заботу о поляках 233.
Но Торнау считал крайне "неприличным" поведение русского посланника в Вене В. П. Балабина, который "своими далеко не дипломатическими и не политическими выходками навлек на себя справедливое негодование австрийского двора". В то же время незадачливому дипломату "удалось оказать и славянскому делу несколько медвежьих услуг, т. е. камнем бить по лбу, чтобы спугнуть докучливую муху".
Торнау в ноябре выехал в Петербург, чтобы предотвратить решение об его отзыве. Он беседовал с самим императором, а также с министром иностранных дел и военным министром. Однако его "положение... становилось безвыходным", и только вмешательство великой княгини Елены Павловны, к посредничеству которой он вынужден был прибегнуть, "вывело" Торнау из неблагоприятного для него положения 234.
В 1873 г. Ф. Ф. Торнау становится членом Военно-ученого комитета Главного штаба (с оставлением в Генеральном штабе), который направлял научную деятельность этого учреждения, а также содействовал развитию военного образования в армии. В том же году Торнау было пожаловано 300 десятин земли на Кавказе. Ф. Ф. Торнау был кавалером многих российских и иностранных орденов 236. Отправившись в 1875г. в бессрочный отпуск за границу, Ф. Ф. Торнау с больной женой поселился в живописном местечке Эдлице, недалеко от Вены, где и провел свои последние годы 237.
В этот период жизни в тиши деревенского уединения Торнау был увлечен написанием своих мемуаров и рассказов, которые, как мы видели, еще при жизни автора в основном были изданы или отдельными книжками, или в журналах и газетах. Воспоминания Торнау, относящиеся уже к его службе и жизни в Австрии, благодаря стараниям его дочери Борк и, вероятно, М. И. Семевского, известного общественного деятеля и публициста, были напечатаны посмертно. К этому циклу примыкают и его "путевые замечания" "От Вены до Карлсбада" 238. Но личный архив Ф. Ф. Торнау, к сожалению, остается неизвестным. Поэтому вполне возможно, что наше представление о его мемуарном наследии далеко не полное 239.
Умер Ф. Ф. Торнау на 80-м году жизни, 7 января 1890 г., в Эдлице, одном из тихих уголков Нижней Австрии, где были разбросаны "милые, приятные" домики, где, казалось, наконец "обретаешь" "настоящее жилище мира, простоты и семейного счастья", но где "люди страдают также от нужд, раздоров и терпят скорби, как и везде" 240. Смерть престарелого генерала прошла почти незамеченной. Лишь опубликованный в газете "Новое время" (12(24).1.1890) единственный некролог, если не считать почти его повторения в "Разведчике" (СПб., № 19, стр. 90), скупо напоминал о его служебных и литературных заслугах.
Ф. Ф. Торнау оставил довольно обширное и многообразное научное и литературное наследие, ценность которого в значительной своей части не подлежит сомнению. Поэтому нельзя, конечно, согласиться с односторонней оценкой И. Ф. Масанова, который рассматривает Торнау лишь как "автора работ по военным вопросам" 241. Еще более досадно, что выдающийся русский библиограф, профессор С. А. Венгеров в своем известном многотомном сочинении "Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых (Историко-литературный сборник)" (т. 1-6, СПб., 1889-1904) вовсе не упоминает Ф. Ф. Торнау.
Следует также заметить, что Торнау многие свои произведения подписывал "Т" или же оставлял их безо всякой подписи. Принято считать, что авторство произведений Торнау раскрыто по десятому выпуску известного сочинения Д. Д. Языкова "Обзор жизни и трудов русских писателей и писательниц", вышедшему в Москве в 1907 г. Но это верно лишь отчасти. Например, Г. Н. Казбек (Казбеги) еще в 1865 г. по поводу автора "Воспоминаний кавказского офицера" отмечал: "...по имеющимся источникам, можно почти наверняка сказать, что это Генерального штаба штабс-капитан бар. Торнау" 242.
Из всех произведений Ф. Ф. Торнау, несомненно, наиболее значительно это последнее. Оно написано в Вене и вышло в Москве в 1864 г. (в университетской типографии) за подписью "Т". Одновременно "Воспоминания кавказского офицера" были опубликованы в "Русском вестнике" (1864 г.) 243. Вот как оценивал научные достоинства "Воспоминаний" еще академик Н. Ф. Дубровин: "Основательное знакомство с народом и прекрасное изложение делают воспоминания его (Торнау.- Г. Д.) отличною характеристикою быта этих народов (черкесов и абхазов,- Г. Д.). Этнографические сведения о черкесах, абазинцах и ногаях, касаясь всех сторон быта, отличаются полнотою и достоверностью. А описание исторических событий, касающихся 1821, 1824, 1830, 1831, 1834-1837 годов, как очевидца и участника, весьма важны и интересны по многим подробностям" 244. Сам Торнау в письме к М. И. Семевскому от 22 февраля (6 марта) 1865 г. скромно отмечал, что достоинства "Воспоминаний" состоят "единственно в точности фактов и в непреувеличенном изложении случившихся" с ним происшествий, в доказательство чего указывал на двух свидетелей - уже известных нам X. X. фон дер Ховена и полковника Мамат-Кирея Лоо 245. На экземпляре книги, хранящемся ныне в библиотеке Ленинградского государственного университета, имеется следующая надпись ф. Торнау от 19 мая 1875 г.: "Отдавая на суд... незатейливый рассказ похождений моей молодости, заранее прошу быть снисходительным к литературным и иным недостаткам, которые, боюсь, откроет... опытный глаз. Одним могу только похвалиться: рассказывая, я ни в чем правде не изменил и ничем не прикрасил, а рассказал, как было..." 246.
Уже в 1865 г. в газете "Голос" (№ 184) и журналах "Отечественные записки" (№ 10) и "Военный сборник" (№ 11) появляются весьма положительные отзывы о рассматриваемом сочинении Торнау.
В "Отечественных записках" прежде всего подчеркивалось, что "Воспоминания кавказского офицера" "читались не без удовольствия". "Самым простым языком,- пишет рецензент,- без всяких особенных усилий... достигнув эффектных описаний и художественных картин, неизвестный автор представляет нам довольно подробную картину общего положения дел в том крае в продолжение тридцатых годов". И далее: автор не только "передает, по возможности, все виденное и слышанное о характере и плане современных ему действий против непокорных горцев, но и приводит разные исторические и этнографические сведения о крае". В рецензии отмечен факт стремления Торнау дать "критические обзоры действий тогдашних властей Кавказа". При этом "к числу самых интересных глав" произведения рецензент отнес по преимуществу те, где сообщаются сведения о горских племенах и их предводителях. Наконец, автор "Воспоминаний", сообщается в статье, "не только имел случай совершать разные поездки в места, до сего времени неизвестные, но также имел несчастье провести два с небольшим года в плену у горцев, что и дало возможность так близко узнать быт народов".
Более обширной является рецензия, помещенная в "Голосе". Ее автор указывает на чрезвычайно "важную роль Кавказа" в истории русской литературы, который служил для поэтов "вдохновенным Парнасом". Но, с другой стороны, "нельзя не удивляться если не отсутствию, то, по крайней мере, бедности" научной литературы об этом крае. И "Воспоминания кавказского офицера" "принадлежат к числу немногих сочинений о Кавказе, способных познакомить" публику "и с краем, и с его населением, и с действиями" русских войск в крае. Издание "Воспоминаний" "не могло остаться незамеченным, если бы наша литература и была богата дельными сочинениями о Кавказском крае". Далее читаем: "Любопытные приключения, в которых главным действующим лицом был автор "Воспоминаний", представляют столько интереса и так хорошо знакомят с краем, с характером и нравами его туземного и пришлого населения, что от книги нельзя оторваться, не дочитав ее до конца. Правда действительных фактов при их романтическом характере придает книге занимательность истории и романа. Переход автора через ту часть правого фланга кавказской цепи, которая была до тех пор совершенно недоступна русским, и продолжительный плен его у горцев представляют несравненно более поэтический интерес, чем наши поэмы и романы, в которых действие перенесено на Кавказ и украшено всевозможными вымыслами... В описаниях автора простота соединяется с картинностью, наблюдательность - с живостью и непринужденностью рассказа".
В этой рецензии особо подчеркивался факт разоблачения автором книги тех незадачливых царских администраторов, которые "притеснениями и интригами" мешали установлению нормальных отношений с кавказскими народами. Эти "ограниченные люди,- писалось в статье,- нередко занимавшие довольно значительные по влиянию места, не понимали вовсе характера горцев". Книгу Торнау рецензент рекомендовал "всякому, кого интересует Кавказ, как одно из самых занимательных сочинений, в котором положительные сведения соединяются с увлекательным интересом самых романтических событий".
В статье, опубликованной в журнале "Военный сборник", главным образом приводятся большие выдержки из "Воспоминаний", а отдельные замечания даются лишь в сносках. Анонимный автор этой обширной рецензии задался целью именно познакомить читателей с сочинением, "заключающим в себе много интересных сведений", потому считая "посторонние рассуждения" излишними. "Эти,- пишет он,- в высшей степени интересные записки... представляют много любопытного как для знающих Кавказ, так и для каждого образованного человека. События, в них представленные, не вымышлены досужею фантазиею туриста, но от первой до последней строки правдивая повесть развитого и просвещенного офицера, который, увлекаясь, с одной стороны, пользою службы,
Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Обсудить (0)