Еще раз о казаках - Историческое знание должно быть грамотным и ответственным

Итак, среди несчастий, обрушившихся на порабощенные народы Северного Кавказа, на первом месте стояла проблема земельная. Захват и правовое оформление здесь земель под казачьи и помещичьи владения совпали с отменой крепостного права в России. Проводившим эти меры царским администраторам нельзя отказать в дальновидности: они понимали (или случайно угадали?), что находящиеся сравнительно недалеко от районов массового компактного проживания русского крестьянства, прекрасные по качеству степные земли имеют немалую ценность, обеспечат надежные доходы владельцам, так как очень скоро станут местом притяжения большого количества переселившихся или приходящих наемных работников.

Современным историкам весьма полезно знать и помнить оценку Ф. А. Щербиной значения слома царизмом древних традиционных порядков местного землепользования. Тем более, что для Ратушняка и других он - непререкаемый авторитет: «...Мы, русские, кичащиеся своей самобытностью, не поняли тем не менее общинно-земельного быта кавказских горцев и вопреки основным началам этого быта насадили в нем институт частной земельной собственности, как поддерживали мы высшие горские сословия, меряя их культурною меркою английского лэндлордизма, а не своеобразною меркою полудикого демократа-горца. И что же, в конце концов, оказалось? Те самые сословия, которые мы поддерживали, платили нам кровью и пожарами, то возмущая своих единоплеменников, то санкционируя и поддерживая эти возмущения каждый раз, когда представлялся к этому удобный случай, и руководимая ими рядовая чернь покорно шла за ними и верила им как авторитетной силе, считая не их, а нас своими угнетателями.

Нет, не в повторении ошибок прошлого мыслимо объединение кавказского инородца с русским населением, а в исправлении этих ошибок. Необходимость реформ в этом последнем отношении настоятельна. Многое и многое из того, что пережил Кавказ и что вряд ли будущие историки помянут добрым словом, наверное, совсем не имело бы места ни в прошлом, ни в настоящем, не будь упомянутых ошибок. Представьте, в самом деле. Что должен был думать о нас, русских, хотя бы кумык, который в течение столетий был собственником и потом вдруг благодаря нашему непониманию его общинного быта стал пролетарием, и как должен был смотреть со стороны на это горец! А ведь это не единичный пример. Самый религиозный фанатизм кавказских горцев, в котором принято обыкновенно видеть причину всех причин вражды к нам горцев, был лишь следствием чего-то другого, и этим другим, несомненно, было неумелое и бестактное отношение русских к экономическому быту и обычному праву горца. Нарушить ведь у народе/, земельные основы - значит поколебать все (выделено. - И. К.). Впоследствии, когда массы горцев были лишены даже родины, фанатизм, конечно, еще более обострился, потому что обострились и осложнились и причины, порождавшие его. Но там, где не было таких причин, там слаб был и фанатизм. Карачаевцы, например, прекрасно уживались с русским режимом и теперь стоят к русским едва ли не ближе всех других горских племен только потому, что в общинно-экономическом быте этого племени русские никогда не позволяли себе никакой насильственной ломки... Факт характерный, и если бы ввиду его можно было спросить небо, чем же, наконец, можно победить кавказского горца, то, указывая на этот факт, оно, наверное, ответило бы: сим победи ш и»60.1

Щербина первым заговорил о социальных причинах ненависти горцев к русским, необходимости реформ. То есть в отличие от Ратушняка и К0 заявил о проблеме научно. Но он непоследователен. Первопричина ситуации на «русском» Кавказе была вовсе не в непонимании горцев и ошибках по отношению к ним военно-колониальной администрации. Щербина сам не понял колонизаторов, которые не могли не грабить и не притеснять, исходя из уровня собственного тогдашнего мировидения правившей Россией аристократической элиты, венцом которой было алчное стремление к немедленному обогащению, оформлению поместного землевладения на завоеванных территориях. Против этой грабительской устремленности морализаторские призывы к реформам и исправлению ошибок были бессильны. Высокогорные ущелья и небольшие плато, непригодные для хлебопашества, где проживали карачаевцы, аппетитов у русских завоевателей не вызывали. Но, как мы видели, очень скоро и карачаевцы ощутили малоземелье - прямое следствие колонизаторских действий и порядков. То есть победить горцев по щербиновскому рецепту, сделать их союзниками русских пришельцев было невозможно. Антагонизм местных народов по отношению к внешнему, чужестранному игу существовал постоянно, влившись в общий поток глубочайших противоречий, развивавшихся в недрах империи, подтачивавших ее основы.

О наличии антагонизмов говорили неутихавшие протесты горцев. С 1861 года вспыхивали их разрозненные восстания. Императорская сторона расценивала их так: «Не только в то время, когда происходили наши наступательные действия в пределах Западного Кавказа, но даже в небольшой промежуток и после того нам следовало неизбежно ожидать в разных местах края частых вспышек, так как они представляют собою естественное явление долгой войны и покорения обширного разноплеменного края. Это отпрыски рухнувшего громадного, вековечного дерева, которые сами собою не могли быстро подгнить или усохнуть и требовали некоторых, хотя вполне незначительных ударов... Они были без затруднения подавлены, и с той минуты до последней турецкой войны (1877-1878 гг. - И. К.) ни один возглас горских народов не донес к подножию Престола ничего иного, кроме выражения безусловной преданности к его государю и уважения к законам»1.

Тирада принадлежит предшественникам новейшей концепции будто бы существовавшей гармонии между государством сюзерена-самодержца и счастливыми вассалами-инородцами. Но чиновники не могли все же не признавать, что в основе возмущений горцев лежал протест против захватчиков. Додуматься до умиротворяющей схемы краснодарских университетских ученых им не позволяла общеизвестная осведомленность о происходившем. Тогда так откровенно грубо фальсифицировать факты было бы просто невозможно. Иное дело сегодня.

Чтобы разобраться в проблеме, ее нужно изучать. Рекомендуем книги Цаликова Д. «Комиссия для разбора сословных прав горцев Кубанской и Терской областей, учрежденная в 1869 г. в г. Владикавказе» (М., 1882); Сапож-никова А. «Иноверцы и иноземцы в России» (СПб., 1898); Миропиева М.А. «О положении русских инородцев» (СПб., 1901); «Съезд земских и горских деятелей. О правах национальностей» (М., 1906); «Уравнение национальных прав как основная реформа в Российском государстве» (СПб., 1909); «По инородческому вопросу» (Казань, 1911); Сидорова А. «Инородческий вопрос и идея федерализма в России» (М., 1912) и др. Обращает внимание тот факт, что ни в одном из дореволюционных изданий термина «вассал» по отношению к нерусским нет, да и быть не могло. В империи было официально установлено для всех нерусских оскорбительное прозвище «инородец». До признания «вассалами» покоренных, присоединенных народов тоже додуматься может не каждый.

Справедливым укором ратушнякам звучат слова Константина Дмитриевича Кавелина, известного историка XIX века. Его выступление «Наши инородцы и иноверцы» впервые было опубликовано в 1881 году. В 1907-м оно было переиздано в Москве, Петербурге, Киеве и Варшаве, помимо столиц, в центрах районов проживания наиболее крупного контингента инородцев: украинцев и поляков. Да, да. В романовском государстве славяне тоже относились к категории национально неполноценных. А вот немцы - нет. Тех рассматривали как представителей передовой европейской нации. Возможно, потому, что с XVIII века немецкое засилье было хронической болезнью российской аристократической элиты. Неплохую историческую справку о нем дает, например, М. Касвинов в своей книге «Двадцать три ступени вниз».

Текст названной работы Кавелина был напечатан, очевидно, по инициативе кадетской партии, только что созданной, искавшей либерально-демократические способы решения острых социальных проблем. Кавелин писал: «В отношениях известной части русского общества к многочисленным нашим инородцам и иноверцам лежит глубокая неправда, оскорбительная для них, постыдная для нас. Она только потому не колет нам глаз, что не идеалы добра и правды, а народная и вероисповедная особенности признаются за руководящие начала нашей национальной жизни и политики. Поборники таких взглядов забывают, что инородцы и иноверцы - наши сограждане, что они наравне с нами несут имущественную и личную тягость службы в пользу Русского государства. Нельзя, не роняя своего национального достоинства, с удовольствием принимать от инородцев и иноверцев пожертвования на разные общеполезные предметы, в том числе на учреждения, носящие на себе печать исповедания, которому они чужды, и в то же время гнушаться жертвователями, смотреть на них как на отверженцев, париев, терпимых лишь из милости. Будь наши иноверцы и инородцы равноправны с нами, такие к ним отношения, за которые и они платят нам нерасположением и презрением, были бы личным делом, запоздалым счетом во имя прошлого; значение их смягчалось и нейтрализовалось бы идеей для всех одинаково справедливого, равно беспристрастного государства, возвышающегося над всеми, без различия племени и исповедания. Но когда закон ставит различия между подданными по вере и происхождению и больше покровительствует одним, чем другим, рознь племен и вер, данных историей, возводится в принцип, оскорбляющий нравственное чувство и продолжающий искусственно то разобщение, которое надо стараться как можно скорее забыть.

Невольно при встрече с нашими инородцами и иноверцами приходится краснеть, вспоминая бесцеремонное, подчас возмутительно-циничное с ними обращение нашей братии, - так мало в нем национального самоуважения! Лично для нас с мыслью о русском народе и русском государстве неразрывно связаны самые светлые мечты, самые гордые надежды. Мы бы страстно хотели влить нашу веру, нашу любовь, наши надежды и в тех, кого исторические судьбы соединили с нами навсегда в одно нераздельное политическое тело; но слово застывает на губах, сердце сжимается, мысль теряет свой размах, когда подумаешь, что тот, к кому мы обращаемся с горячим убеждением, может принять его за горькую насмешку или за пустозвонное национальное шарлатанство. Он может сказать или подумать: «Прочь, жалкий фантазер! Посмотри, что делается, и приходи с твоими высокопарными мечтами, когда на государственном и народном русском знамени будет написана полная равноправность веры и народов. До тех пор все твои слова - пустые фразы»1.

Далее нельзя не остановиться еще на некоторых аспектах, имеющих касательство к нашей полемике. Как отмечалось, Ратушняка и его коллег коробит обидный термин «империя - тюрьма народов», как будто бы противоречащий научному историзму. Можно прибегнуть к другим, более современным фразеологизмам. Для влачивших жалкое существование, вымиравших малых народов старая Россия пусть была не «тюрьмой», а концентрационным лагерем для военнопленных, презираемых и угнетаемых. Ее правительство и высшие слои, присоединив их, за всю историю никогда ничего доброго для них не сделали, но фактически выступали только в роли надзирателей и съемщиков налогов с покоренных «дикарей», «гололобых азиатов» (выражения из официальной газеты «Кубанские областные ведомости») .

Для подтверждения своих домыслов Ратушняк с коллегами даже прибегает к В. И.Ленину, который «обратил внимание на то, что, несмотря на большое военно-стратегическое значение Северного Кавказа, как рынок сбыта и источник сырья для российской промышленности регион начинает использоваться только с последних десятилетий XIX в.». А до того Кавказ был «как бы колония русского капитализма»1. То есть Ленин заявлял, что Кавказ не колония, а только «как бы». Но у Ленина есть и другие определения: «...степные окраины были в пореформенную эпоху колонией центральной ... Евр. России»2; «капитализм не может существовать и развиваться без постоянного расширения сферы своего господства, без колонизации новых стран...» О «военно-стратегическом значении Северного Кавказа» в статье Ленина «Еще к вопросу о теории реализации», на которую ссылаются профессора, нет ни слова. То есть это очередной домысел. Он приведен по старой традиции Ф. А. Щербины, как бы с само собой разумеющейся оговоркой.

Ленин оперировал экономическими категориями становления капитализма. Но ограбление завоеванных народов, как мы видели, началось немедленно, уже в ходе их покорения, то есть до распространения на кавказскую периферию товарно-денежных отношений. Учитывал ли это Ленин? Ведь названную статью он написал в марте 1899 года в ссылке, в тех самых местах, где разворачивалась драма сибирских инородцев.

Что имели в виду университетские профессора, заявляя: «Россия проводила на своих окраинах не национальную, а социальную ассимиляцию...»? Как можно в национальных районах что-либо «проводить», не касаясь национальных отношений, тем более, что таковые составляют часть понятия «социальное»?

Не входит ни в какие ворота также заявление о том, что инородцы «получали гарантии военной защиты». Какие зарубежные супостаты угрожали колонизированным, угнетенным горцам, бурятам или удмуртам? Всех их нужно было защищать прежде всего от злейшего внутреннего врага -царского самодержавия, олицетворяемого им ублюдочного общественного устройства, жертвой которого было все трудовое население страны, в том числе русский народ, который, глубокомысленно утверждают Ратушняк и К°, «не был народом-господином, ибо нес бремя крепостного права и основной груз воинской повинности». Вот уровень теоретических воззрений ученых мужей, которым доверена подготовка новых поколений российских и кубанских историков!