И.Я. Куценко: "Еще раз о казаках - Историческое знание должно быть грамотным и ответственным"

Наука о прошлом всегда развивалась и развивается через борьбу мнений, точек зрения, утверждений авторов исторических сочинений. Последние тем ценнее, чем адекватнее, точнее изображают и оценивают авторы на своих страницах противоречия минувших времен, в первую очередь основные, последствия их разрешения, причинность очередных больших и малых социальных катаклизмов, поведение в них разных групп людей, отдельных личностей. Реалистичность исторического прочтения социального опыта обеспечивает прочное, осмысленное самоосознание человеком и обществом своего положения в контексте выпавшего на их долю бытия, оптимальность представлений о процессах, происходящих ныне, учит прогнозировать вероятные направления прогресса, видеть возникающие для него препятствия, в чем, собственно, и состоят основное предназначение и востребованность исторической науки.

В последние годы издано много работ по истории казачества, разных по объему и качеству содержания. И вот что интересно: практически для всех них заявляемым или только читаемым между строк продолжает оставаться выяснение коренного вопроса - кем все же были казаки в начале XX века? Ответ на него даст понять, что представляют собой и как выглядят в глазах современного общества нынешние любительские казачьи объединения, какими должны быть их взаимоотношения с другими группами населения.

В октябре 2004 года в Интернете появилась статья доктора исторических наук, профессора, заведующего кафедрой дореволюционной истории России Кубанского государственного университета, председателя совета по присуждению докторских и кандидатских ученых степеней Валерия Николаевича Ратушняка «Под стягом России. К 300-летию Кубанского казачьего войска». На ее первой странице говорится: «Казачество - это уникальный субэтнический генофонд российского суперэтноса. Несмотря на вынужденные эмиграции, репрессии, попытки навсегда стереть его историческую память, при свежем дуновении ветра перемен казачество, как феникс, возродилось из пепла и первым при начале развала традиционной России словом и делом выразило свой протест. Вряд ли проявила бы себя так какая-нибудь сословная корпорация, в свое время ликвидированная. Что-то не слышно о массовом возрождении и масштабных деяниях таких сословий, как дворянство, купечество, мещанство. Правы, видимо, те, кто считает, что казачество как субэтнос славянства - это не только особый менталитет, но и особое состояние духа».1

Итак, казачество - субэтнос славянства. Против этого возражать невозможно. То, что казачество имеет присущие только ему особенности социальных и бытовых традиций, мировосприятия и общественной психологии, общеизвестно. Но ограничиваться при его характеристике только признаками, которые могут истолковываться как этнические, -значит упускать из вида другие весьма существенные стороны природы дореволюционного состояния казаков, которые этническими назвать никак нельзя. Царское государство за два предреволюционных столетия серией законодательных актов превратило казачество в военизированное сословие, специфичными экономическими и социально-политическими интересами пристегнуло его к верхним слоям помещи-чье-буржуазного общества. Признать это - значит понять, что казачье сословие было поднято на уровень антинародной, обслуживающей тогдашних хозяев страны силы, что особенно проявилось в годы революций. Первым это понял Ф. А. Щербина. Чтобы замаскировать антинародную, защитную для самодержавного режима сущность казачьей сословной группы, он прибегнул к сочинению легенды об особом месте казаков, которые будто бы не очень повиновались Российскому государству, были чуть ли не самостоятельным объединением этакого запорожского типа. Щер-биновская сказка противоречила реалиям и официальной версии. Во всех документах империи казачество называлось сословием. Так, один из наиболее известных историков казачества М. Хорошхин писал: «Казаки издревле составляли военное сословие, обязанное поголовною военною службой; таким сословием они считают себя и в настоящее время»1. Нужно напомнить, что на Кубани концепция Щербины получила признание далеко не сразу. Но со временем для части казачества откреститься от сословного прошлого и удариться только в объяснение собственных этнических свойств стало выгодно. Это позволяет и сегодня обелить тяжкую вину царского казачества за активное участие в подавлении освободительного движения, длительное противостояние трудовому населению страны.

Если принять только щербиновскую, продолжаемую Ратушняком линию, а именно, что предреволюционное казачество всего лишь «субэтнический генофонд российского суперэтноса» (какой супернаучный набор терминов!), то мощная, разветвленная, единственная в своем роде в России сословная казачья организация должна признаваться не государственным, а этническим порождением, а императорский корпус казачьего генералитета и офицерства - корпорацией этнических вождей, вроде тех, которые правили своими племенами в Африке или дебрях Амазонии. И как в этом случае объяснить, что известный российский субэтнос стал ударной силой жестоких расправ с революционными выступлениями, опорой белогвардейщины, дал наибольшее количество бывших советских граждан, добровольно ушедших служить гитлеровцам в качестве карателей и палачей? О таких масштабных деяниях действительно не могли и мечтать старые сословия дворян, купцов, мещан. Что уж говорить об их способностях к возрождению? У них не было служилой круговой поруки, организованности мелких хозяйчиков, подобных казачьей, которые не вписываются под ранжир этнических. Ратушняк призывает «изучить причинно-следственные связи событий, понять, почему история пошла таким, а не иным путем»1. Но разве это возможно, если предварительно отказаться от учета в социально-политическом по своей сути противоборстве ведущих экономических, военно-политических и других основ казачьей войсковой сословности?

Далее Ратушняк пишет: «Автор современной книги о кубанском казачестве проф. Куценко, оптом объявив русских дореволюционных историков-кавказоведов «царскими борзописцами» (этот взятый в кавычки термин принадлежит не Куценко, а Ратушняку), считает, что казаки были-активными проводниками реакционной царской политики на Северном Кавказе. В отличие от Ф. А. Щербины он во всем обвинял казаков. Правда, он смягчает это обвинение политической слепотой и малограмотностью рядовых казаков, на которых якобы сильно действовал монархический яд. Казачьи же офицеры, по его словам, пили эту монархическую сивуху с упоением»2.

Такова оценка ведущего идеолога современного казачьего возрождения пока единственной монографии, обобщающей исторический путь, пройденный кубанскими казаками. Ее можно проигнорировать, обойти молчанием. Мало ли что сейчас пишут и говорят: у нас свобода слова. Но правильно ли это будет? Утверждения из появляющихся печатных выступлений используются в исторических, истолкованиях, имеющих немалую социально-политическую значимость, в воспитательной работе среди граждан страны и края, в формировании методологических представлений у генераций молодых историков. Ради такого важно найти истину. Хотя искать ее не надо. Следует только пожелать ее увидеть, разобраться в ней объективно, без предварительной политизированной запрограммированности, честно и открыто назвать и учитывать ее основные черты и характеристики, какими бы неприглядными они ни были.

Я знаю В. Н. Ратушняка очень давно. Мы выпускники разных лет одного факультета нынешнего Кубанского государственного университета. Живем и работаем в одном городе, случается, сотрудничаем в подготовке кадров историков-ученых. У нас нормальные человеческие отношения. Но есть разделяющее нас: разное по уровню осмысления и преднамеренной заданности понимание процессов исторического развития в целом, относящееся к обществу вообще и, в частности, относящееся к объяснению специфичного и бурного прошлого нашего края. Причем, как видно из приведенных цитат, наши обобщения вызывают не только неприятие, но даже возмущение Валерия Николаевича. Поскольку его статья юбилейная, в известном смысле итоговая, несет в себе сегодняшнюю политическую нагрузку по важной проблеме и в ней так уничижительно представлен (или не понят?) автор настоящей работы, он поставлен перед необходимостью выяснить принципиальные стороны ныне чрезвычайно распространившихся исторических интерпретаций.

Предварительное замечание: следует отметить недопустимость принятой Ратушняком некорректной тональности - я никогда не «объявлял» дореволюционных кавказоведов «царскими борзописцами». Выражений «оптом», «царскими борзописцами» в упомянутой книге, как и в других моих работах, нет. Они принадлежат Ратушняку. Нетрудно убедиться, что в упомянутой Ратушняком книге я отнесся к дореволюционной историографии внимательно, широко ее используя, разумеется, с позиций критического подхода.