ХАН-ГИРЕЙ В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ

Подчиняясь логике профессиональной научной работы автор вышедшей в этом году в свет монографии «Черкесия в свете этносоциологических и духовно-философских исследований Султана Хан-Гирея» Инна Каплановна Брантова начинает именно с обоснования темы и ее актуальности. Действительно, неисследованность (за небольшим исключением) творчества адыгских писателей-просветителей XIX века привела к тому, что в течение многих десятилетий утверждалось отсутствие национальной литературы в дореволюционной культуре адыгов и возникновение ее лишь с появлением письменности у черкесских народов, вследствие чего северокавказские народы были безапелляционно отнесены к так называемым «новописьменным (или младописьменным) культурам».

Считалось, что сама природа социалистического государства сыграла решающую роль в возрождении ранее угнетенных народов и приобщении их к более развитой культуре. А это (будем уже откровенны сами с собой) накладывало на нас условную печать некоей «второсортности» в числе других народов многонациональной России. Кстати, не в этой ли злополучной печати корни и психологическая мотивация сегодняшнего «великоросского шовинизма», процветающего в умах современной отечественной молодежи? Почва-то благодатная…
Произведения же адыгских писателей-просветителей XIX века полностью опровергают это мнение и лишь одним своим существованием доказывают обратное, то есть наличие национальной литературы у адыгских народов в дооктябрьский период.
И здесь позволим себе возразить одному из аксакалов кавказского литературоведения Х.Х.Хапсирокову, который говорит о том, что «Эти писатели мечтали вывести свой народ на светлую доро­гу просвещения и цивилизации, но их попытки оказались тщетными в силу социально-исторических ус­ловий жизни горцев при царизме». Нам сложно сегодня судить о том, о чем именно мечтали просветители, но, на наш взгляд, как раз рассматриваемые И.К.Брантовой труды Султана Хан-Гирея доказывают именно восхищение, порой даже некоторую идеализацию, проявляемую писателем в его описаниях. И Инна Каплановна также не единожды отмечает в своем анализе эту восторженность, эту картину идеального, но такого желанного общества в его укладе, традициях и культуре: «Если учесть, что Николай I, в окружении которого находился интеллектуал своего времени Султан Хан-Гирей, стремился создать идеальное феодальное государство, то Султан Хан-Гирей преподнес его идеализированный образ в своих произведениях, описывая горячо любимую Черкесию».
Да, не все столь безупречно. Но намекать в противовес желанной «светлой дороге» на темноту и мрак бытового уклада черкесского общества? Здесь, на наш взгляд, весьма уважаемый кабардинский автор Х.Х.Хапсироков немного не прав, что, конечно, можно объяснить его невольной зависимостью от привычных для его поколения идеологических установок.
Можно долго спорить и обсуждать художественные достоинства, жанровые и стилистические параметры этих произведений, но сам факт существования в адыгейской литературе прозы, включающей почти все жанры, за исключением романа, как то рассказ, повесть, очерк, эссе и даже драма, говорит о многом. То, что эти произведения написаны на русском языке, не меняет исключительной народности их духа и содержания, а лишь способствует большей популяризации на общероссийском и мировом уровне. Именно слово С.Хан-Гирея будило национальное самосознание адыгов, живущих на чужбине, возвращая им волю к жизни. В этом и была их относительная свобода. Прекрасно владеющий русским языком, но остающийся при этом знатоком родной этнической истории и культуры, он впитал с молоком матери любовь к своим историческим корням. Таким образом, несмотря на то, что «произведения прошлых эпох оказываются эстетически превзойденными», в качестве «памятников старины они все еще служат познавательно-историческим интересам» (А.С.Бушмин) пытающегося установить истину в истории своего народа современного адыга, в роли коего и выступает исследователь И.К.Брантова.
Действительно, несмотря на тот интерес, который представляет эта тема для ученого, творчество адыгских писателей-просветителей до недавних пор практически не изучалось в национальном литературоведении. С.Хан-Гирей и все последовавшие за ним писатели-просветители из адыгов были выходцами из выс­ших сословий адыгской знати, а не крестьянства, следовательно, советской властью в свое время было предписано не изучать их творения, не упоминать их имена. Поэтому несомненная заслуга И.К.Брантовой состоит в том, что она выбрала такую редкую, но очень перспективную в исследовательском отношении тему.
Произведения С.Хан-Гирея затрагивали жизненные интересы каждого из классов адыгского общества, чаяния и надежды, мечты и стремления земляков. Народный быт и нравы, обычаи и традиции, описываемые С.Хан-Гиреем, были одним из элементов того великого замысла, согласно которому адыги (черкесы) не должны были забыть себя. Писатель-просветитель призывал народ отказаться от внутринациональных распрей, что неоднократно подчеркивает в своей работе И.К.Брантова. Он был одним из тех, кто активно поднимал злободневные для черкесского общества тех лет проблемы: рабства, эмансипации, нравственного выбора, национальной замкнутости. Его сердце отзывалось болью за свой униженный, некогда гордый народ, за его этикет, ранее представлявший собой эталон красоты и изящества и служивший образцом для подражания другим народам Кавказа.
К примеру, такое умение рядового адыга, как наездничество и связанное с ним национальное качество – героизм. В частности в рассказе-предании «Наезд Кунчука» Султан Хан-Гирей художественно передает содержание народного предания о наездничестве. Героическая удаль вошедших в легенду черкесов-наездников проявилась в самых трагических условиях, при столкновении с гибелью в морозных и заснеженных степях. Возвращаясь с богатой добычей, они оказываются застигнутыми сильными морозами в степи, подвергаются жестоким мукам и почти все гибнут. Но перед смертью черкесы принимают вызов судьбы и до конца борются с ней; встречают смерть, спешившись, взявшись за руки и образовав круг. Они начали танцевать и петь новую, сложенную ими в предсмертный час песню.
Персонажи такого рода прослеживаются в некоторых историко-героических песнях северокавказских горцев, созданных творческими группами народных певцов по особым заказам князей – предводителей войск, боровшихся с чужестранными агрессорами. Меткому и отчетливому представлению в горской историко-героической поэзии всенародных интересов борьбы за свободу и самостоятельность отчего края способствовали также коллективность сотворения, обсуждения и обработки эпических песен. И потому в работе И.К.Брантова значительное место отводит традициям песнетворчества у адыгов.
Серьезное внимание в своем исследовании автор (вслед за С.Хан-Гиреем) уделяет вопросам морально-этического кодекса адыгов, подчеркивая незыблемость его правил и святость его почитания в любом из слоев адыгского общества. И здесь, читая приводимую И.К.Брантовой цитату из труда Хан-Гирея о том, что на каждом социальном уровне «совесть издает законы и в судах руководствуются чистотою совести» (С. 58), невольно задаешься вопросом: а не следовало ли нам сегодня отказаться от существующих в нашем обществе официальных законов (нарушать которые имеют право отдельные VIP-слои населения) и принять за официальные выработанные веками в нашем народе моральные принципы?
Кстати, взгляд на работу Инны Каплановны с позиции современного обывателя рождает некое дружеское пожелание ей: на наш взгляд, безумно интересным явилось бы проведение параллелей между фактами, приводимыми в исследовании и современными реалиями нашей действительности. Ведь многое из того, о чем говорил в свое время С.Хан-Гирей и говорит сегодня Инна Каплановна, в полном объеме сохранилось и так или иначе проявляется и сейчас. К примеру, выделяемое автором гостеприимство: «Знакомец и незнакомец равно принимаемы и угощаемы» (С.Хан-Гирей). И наше собственное наблюдение на эту тему: по сей день абсолютно нормальным в адыгской семье считается пригласить любого, оказавшегося у порога, к столу.
Или негативная черта характера адыга, особо выделяемая И.К.Брантовой в первой главе – отсутствие в национальном черкесском менталитете способности и потребности к совершенствованию: «Прекрасная почва», как пишет Султан Хан-Гирей, существующие орудия ее обработки создавали необходимый запас продовольствия. К большему черкесы не стремились, видимо, потому, что не обладали жаждой наживы, накопительства» (С. 22). Не в этом ли предположении И.К.Брантовой – объяснение социальному явлению, о котором и сегодня в своих риторических вопросах часто и весьма эмоционально упоминают некоторые современные эксперты: «Как можно, обладая фантастическим природно-климатическим потенциалом оставаться одним из самых бедных регионов?!»? Возможно, действительно, это лишь данность – наша национальная черта, с которой власть вынуждена мириться, а не ждать, пока черкес загорится желанием усовершенствовать орудия труда, так как старые, по словам И.К.Брантовой, «его вполне удовлетворяют» (С. 22).
Либо справедливо выделяемая как автором, так и С.Хан-Гиреем способность поэзии влиять на становление нравственных воззрений адыга (впрочем, как и любого другого человека) также заслуживает, на наш взгляд проведения параллелей с современной социальной ситуацией. С ситуацией, в которой «адыгэ хабзэ» практически утерян, а остатки морали, могущие, казалось бы, формироваться под влиянием литературы, обречены. Судите сами: возможна ли иная перспектива в обществе, добровольно отказывающемся от преподавания литературы в школе? Так вот, проведение подобных параллелей существенно расширило бы рамки исследования, в чем нам и видится возможный потенциал дальнейшей работы И.К.Брантовой в рамках данной темы и на данном поприще. Выводы и положения, выдвинутые автором, аргументируются большим фактическим материалом, почерпнутым из произведений просветителя.
В заключении монографии сделаны выводы и обобщения. Действительно, творчество С.Хан-Гирея является примером национальной прозы, отражающей исторические, культурные и социально-бытовые условия жизни адыгов в обозначенный исторический период. Несмотря на то, что С.Хан-Гирей жил и творил на чужбине, писал на чужом языке, он является просветителем в прямом смысле слова. Он принимал самое непосредственное и активное участие в пропаганде уникальной культуры родного народа, способствуя при этом ее адаптации к российской действительности. В этом – современном – качестве произведения С.Хан-Гирея нашли (осмелимся утверждать) своего исследователя, который сумел определить их истинное место в национальной истории и культуре адыгов. Всестороннее исследование биографии и творческой деятельности писателя-просветителя, выявление и оценка идейного содержания и особенностей его произведений позволяют не только определить место Султана Хан-Гирея в адыгской культуре, но и понять роль просветительства в общеадыгском духовном процессе.

Опубл.:
Хуако Ф.Н. Хан-Гирей ... // Актуальные проблемы гуманитарного развития региона: Материалы региональной научно-практической конференции. – Майкоп: «Глобус», 2008. – 203 с. – С. 62-67.